Катеньке дверь открыл молодой лакей, которого сразу же оттеснил в сторону Энгельбрект.
— Какая радость нечаянная, Екатерина Ильинична нас навестила, разрешите, приму вашу пелерину, ах какая роскошная вещь! Пожалуйте в гостиную, а я пока его Сиятельство мигом извещу.
И он, кряхтя, начал подниматься по широкой лестнице на второй этаж.
Минут через двадцать появился князь, по его лицу было заметно, что он недавно встал, и Катенька почувствовала себя неловко, что вот так без приглашения приехала к своему будущему свекру. Но Андрей Григорьевич с такой искренней радостью протянул ей руки, что неловкость сразу исчезла.
— Катенька, милая, ты с каждым днем все краше становишься, — сказал он с улыбкой, — рад тебя видеть, спасибо, что решила порадовать старика. Давай присядем, расскажешь мне, как у тебя дела, может, есть какие известия от Николеньки. Я ведь от него, кроме того раза, что ты знаешь, ни одного письма не получил.
Катя пожала холодные старческие ладони и присела на софу напротив Шеховского.
— Андрей Григорьевич, простите за незваный визит, вот каталась по Невскому проспекту и, неожиданно решила вас навестить, — смущенно сказала она.
— Ну, что ты, дорогая моя, ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть, это же и твой дом теперь. Ах, если бы не эти правила хорошего тона, ты могла бы жить здесь. Мне было бы не так одиноко.
— Андрей Григорьевич, ну вы же знаете, что это невозможно, — как ребенку начала говорить ему Катя, — вы же знаете, что папенька оставил мне достаточно средств, чтобы ни в чем не нуждаться, а благодаря княгине Голицыной я не провожу время в праздности. Кстати, вы знаете, я немного выучила итальянский язык, — похвасталась она.
Князь сделал удивленное лицо, но более проницательный человек, чем его собеседница, мог бы догадаться, что его сейчас проблемы итальянского языка волнуют меньше всего.
— Катенька, — начал он говорить, — вот что я давно хотел тебе сказать, последнее время мне очень нездоровится. А когда Николенька нас покинул, и вовсе стало плохо. Возможно, я не смогу дождаться его возвращения и порадоваться на вашей свадьбе. Поэтому я хочу, чтобы ты заранее ознакомилась со своим будущим домом. Я уже хотел, было написать тебе записку. Но теперь, пользуясь такой оказией, доведу это дело до конца. Сейчас выпьем кофию с пирожными, а потом пройдемся по особняку, мне надо тебе много показать и рассказать.
Князь тяжело поднялся и предложил Катеньке пройти в столовый зал.
Там уже суетилась прислуга, раскладывая тарелочки с пирожными, ставя свежие сливки и кипящий кофейник. Шеховской сам отодвинул стул для гостью и предложил присесть. Для него это сделал один из лакеев. Вымуштрованные Энгельбректом слуги делали все споро и молча.
Князь со своей будущей невесткой пили кофе, говорили о прекрасной погоде, последних книжных новинках, до которых был охоч Андрей Григорьевич, но тему его болезни не поднимали.
— Знаешь Катенька, — сказал в один момент князь, — когда Илья согласился, чтобы тебя опекала Евдокия Ивановна, мне показалось, что он делает большую ошибку, хотя, конечно, это сразу привлекло к тебе внимание света и помогло снять некую провинциальность. Однако теперь я замечаю, что у тебя гораздо шире стал кругозор, ты свободно говоришь и рассуждаешь на такие темы, которых как-то не ожидаешь услышать от девицы.
— Андрей Григорьевич, вы мне, право, так льстите, я не заслуживаю ваших похвал, — смутилась Катенька.
— Нет, дорогая моя, — отвечал спокойно Шеховской, — к чему мне тебе льстить, я говорю, что вижу и не более того. Мне совершенно ясно, что ты хочешь быть достойна своего мужа, поэтому так рвешься к изучению наук. Но прими мой совет дочка. Вам очень повезло, в отличие от многих, в том числе и меня, ты выходишь замуж по любви, а не потому, что так нужно твоим родителям. Хотя, — тут он изволил улыбнуться, — так случилось что желания родителей и детей, неожиданно совпали. Если бы ты знала, сколько переговоров мне пришлось провести, чтобы получить разрешение на ваш брак.
— А от кого надо было получить такое разрешение, — спросила простодушно Катенька. Андрей Григорьевич ухмыльнулся.
— Пришлось воспользоваться старыми связями, и командиру полка ничего не оставалось делать, как написать Николеньке это разрешение. Да, и про мой совет, я прожил жизнь и считаю, что имею право его дать, совсем не обязательно тебе рвать жилы и стараться соответствовать мужу в знаниях, надо просто быть ему любящей и надежной спутницей в жизни, а это очень и очень важно. А сейчас давай пройдемся по комнатам, я покажу тебе, где, что лежит. И объясню с чего надо начинать, если вдруг меня не станет.
Глаза Катеньки наполнились слезами, и она захлюпала носом.
— дядя Андрюша, — сказала она ему, как будто была еще той маленькой девочкой, которая когда-то качалась на коленях у одинокого бобыля, редкими наездами навещавшего своего друга, — не умирай, пожалуйста, к чему ты все время говоришь о смерти, тебе же совсем не так много лет.
Шеховской хмыкнул,
— Вполне достаточно, чтобы не забывать о старухе с косой, стоящей за спиной.
Катеньке до глубины души захотелось помочь, ободрить старика, она так сжала ему ладони, своими маленькими ручками, что тот вздрогнул от неожиданности.
— Какое у тебя сильное пожатие, — сказал он, — почти как у мужчины.
Катенька охнула и разжала ладошки.
— Ах, простите, Андрей Григорьевич, я не хотела сделать больно, — воскликнула она
— Нет, что ты, мне совсем не больно, — сказал князь, пытаясь стереть небольшое красное пятнышко между большим и указательным пальцем левой руки. Однако оно и не думало исчезать.
— Хм, ты знаешь Катенька, мне показалось, что когда ты пожала мне руку, в это место что-то кольнуло, — пробормотал он, пытаясь разглядеть пятнышко в лорнет. Но, видимо, ничего не разглядев, отложил лорнет в сторону и вновь предложил начать экскурсию по дому.
Николкин конь осторожно ступал по каменистому высохшему руслу горной реки.
Рядом угрюмо, молча ехали его однополчане. Настроение было не очень. За ними оставался разоренный пылающий аул, женщины с детьми, яростно проклинающие захватчиков. Все мужчины и подростки были перебиты. Разъяренные потерями гусары не щадили никого. В тяжелых боях между глинобитными хижинами почти треть эскадрона отдала богу души. Сейчас только пятнадцать раненых на двух арбах везли по трясучей дороги, из которых периодически доносились их стоны и проклятия. Единственные кто радовался, были несколько солдат освобожденных из плена и почти два десятка рабов, сидевших в подвалах под домами. Они, несмотря на крайнее истощение, шли, весело переговариваясь, и радостно рассматривали окружающее, которого не видели, с тех пор, как эскадрон остановился на зимовку. Бывшие рабы приняли самое активно участие в окончательной зачистке черкесского селения и бестрепетно добивали всех раненых, кто еще не успел умереть. Они бы с радостью вырезали все селение, и только категорический приказ Невструева не дал им этого сделать.
