Нагрузившись сбруей с пистолетами и горстью патронов из оружейки, вернулся на стрельбище. Стрелял неплохо, а главное, с удовольствием. Было несколько непривычно целиться то с одной, то с другой руки, поэтому в левой мишени пули лежали кучнее, а в правой был стыд и позор, хотя тоже относительно кучно.
Пока отстреливал патроны, набежало много любопытствующих из морпехов. На душевном подъеме после стрельбы велел пригласить капралов и принести ящик патронов и пустой ящик под гильзы. Отработали с капралами подход к огневому рубежу. Надо было подойти, надеть сбрую, сделать по одному выстрелу с обоих стволов, подойти к мишеням, пометить попадания крестиком, отойти обратно, сделать еще по выстрелу, почистить оружие ершиками, снять сбрую, пойти к мишеням, свои забрать, свежие повесить. Такую схему наметили после нескольких проб.
Стреляли капралы неважно, все же лидер подразделения необязательно снайпер. Отработав схему, велел всех солдат через нее пропустить, а по мере появления оружия и огневых рубежей использовать по одному рубежу для экипажа и один будет резервным. Потребовал завести лист, где записывать напротив морпеха его результаты. Обещал этот лист проверять постоянно. Потом подумал и велел вывешивать лист в казарме на всеобщее обозрение.
Вспомнив про технику безопасности, добавил, что к мишеням ходить можно только после того, как со всех рубежей отстреляются. Ну, вот теперь вроде все учел. Пусть тренируются, тут им весь комплекс: и зарядить-разрядить, и почистить, и сбрую надеть. Жаль только патронов адски мало на такую толпу. Четыре сотни патронов, это восемь дней работы оружейников! На самом деле с использованием отстрелянных гильз раза в три меньше, но все равно стрельбы не чаще двух раз в неделю. Проведем пару-тройку стрельб, и особо талантливых буду учить на пятом рубеже. Их к царю и отправлю на показ.
Двинский полк
Пятно света металось впереди, вычленяя из темноты зимней ночи натоптанную тропинку привычного патрульного обхода. Под подошвами скрипел свежевыпавший снег, прихваченный морозцем. Масляная лампа неплохо грела одну руку, а вот второй приходилось зябко без меховых рукавиц, да еще Терентий со спины бухтит, горло морозя:
– …не, ты скажи, Данила, верно, что боярин по серебряному поклал за урок стрелецкий?
– Верно, верно, сколь раз уже сказывал. При мне боярин капралам сказывал, что кладет серебряный тому, кто не хуже чем он пальнет. И серебра капралам отсыпал. То не только мне видно было, ты что ж, теперь каждому спрос учинишь?! – Данила хмыкнул в покрытую сосульками бороду, переложил лампу в другую руку и посветил вокруг тропы, разглядывая свежие следы в глубоком снегу. – Глянь лучше, никак опять кого от берега принесло?
Терентий подошел ближе, разглядывая свежий след.
– Да не-э, к берегу кто-то шел, аккурат к тропе через Двину. Уж седмицу никого у корабля не ловили. Эх…
Терентий разочарованно ухнул, похлопывая рукавицами и, видимо, вспоминая веселье, когда прошлым прознатчикам бока наминал.
Данила посветил еще на глубокие лунки следов, тянущихся к берегу и теряющихся в ночи.
– Все одно капралу сказывать надобно. Боярин строго заповедал – об всем сказывать, что узрим.
Терентий дружески хлопнул напарника по спине:
– Идем уж, скажем, с нас не убудет. Ты мне иное ответствуй, неужто так просто серебряный дадут?
Патрульная пара вновь заскрипела снегом по тропе, окутываясь паром дыхания.
– Скажешь то ж «просто»! Не видал ты, как боярин из пистолей садил, да еще не отворачивался при пальбе, как стрельцы, а двумя глазами пули провожая. Мнится мне, чтоб то серебро получить, душу запродать потребно будет.
Данилу передернуло от собственных слов, но перед его глазами так и стояли столбы с бумажками, где проклевывались все новые и новые дыры. Продал боярин душу аль нет, но палит он знатно.
– Ну, ты, Данил, не наговаривай! Вспомни, как батюшка о боярине сказывал! Разве ж так о душепродавце молвили бы? Да и работные наши души в боярине не чают. Справный, говорят, и научил уже многому. Знать, и нас научит. Мне бы серебрушка ох как ко двору пришлась бы. Приглянулись мне в мастерских тутошних гостинцы для матушки да Марфушки…
За разговором о гостинцах и родичах морпехи дошли до поворота тропы, где на вытоптанной площадке возвышался деревянный столб со свешивающимися на цепях железной пластиной и колотушкой. На вершине столба слабо светил масляный фонарь, бросая тусклый круг света на окружающую белизну.
– Терентий, хорош баять! Подлей масла в фонарь лучше, у тебя вроде баклажка была. Я ж пока до мастерской обернусь.
Скрип шагов Данилы стихал, удаляясь к темнеющему зданию очередной мастерской, подсвечиваемой только несколькими узкими оконцами, за которыми желтели фонари цеха и слышался человеческий гомон, перемежаемый грохотом инструмента.
Терентий, продолжая вполголоса рассказывать самому себе про платок, про отрез узорчатый, про справный топор с пилой, возился у фонаря пограничного столба, пытаясь залить масло, не снимая рукавиц. Выходило плохо, и Терентий постепенно переходил с мечтательных слов к более насыщенным.
– Ты чего копаешься-то?!
Вернувшийся Данила выглядел злым, поседевшим чертом. Похоже, из мастерской опять натекло, и тропа стала скользкой, радостно отправляя идущих по ней в окружающие сугробы.
– Дай сюда баклажку и подержи фонарь, теперича ты вперед пойдешь!
Заправив фонари и отряхнувшись под шуточки Терентия, морпехи продолжили обход.
– Ты, Данил, не серчай. Слыхал же, царю гостинцы справляют! Вот и торопятся, до ям грязь не донося. Скажем и о том капралу, как велено, глядишь, в останий раз целее будешь.
Данила отмахнулся, уже отойдя от гневной вспышки, хотя Терентий видеть этого жеста не мог.
– Да ладно, это еще что. Вспомни, как третьего дня с кузни каленое железо во все стороны летело, токмо молиться успевай. Уж и не ведаешь теперь, куды ступить. Там яды всякие, о которых боярин строго предупреждал, тут порох особый, который как затаившаяся змея всегда ужалить норовит, железо кругом, грохот. Не по нраву мне сие.
Терентий даже остановился на тропе.
– Ты иное упомни, о чем преображенец сказывал. Да приложи его сказ о том, как солдаты в Москве живут, на наше бытие. Коли сержанту верить, мы тут как у Христа за пазухой. Едим от пуза, батоги в кадке уже засохли, спим в тепле, одеты, обуты, а ты все на судьбу пеняешь! Грех это, Данила.
Под ногами патрульных опять заскрипела тропа. Затянувшуюся паузу прервал Данила:
– Так-то оно так, но чего это ты московитов в пример ставишь, глянь, как стрельцы архангельские да холмогорские живут. Им и работники для прокорму дадены, и работой их не неволят, и от новомодной этой бесовщины они подалее…
