— Л это было не твое дело, вести атаку, дитя! Грешно искушать смерть таким образом.
К ее губам поднесли посоленный хлеб. Она его взяла в рот. Во рту он превратился в слизистый твердый ком.
— Какого черта, — она проглотила хлеб, — откуда ты знал, что я буду делать тут сегодня, Годфри?
— Ты молилась. Нашему Господу или военной машине, а, может, и обоим. Я тебя слышал. «Храни меня в живых, пока мир не придет сюда!» У меня не было информации, где ты сражалась и как; но я не дурак, и я тебя знаю.
— Ладно, я была на поле боя. Иногда это нужно. Это не было самоубийством, Годфри.
— Но вряд ли безопасно.
Она посмеялась этому, проглатывая хлеб, и чуть не поперхнулась. И слушала с закрытыми глазами, все ее чувства обострились. Той частью своего существа, которая у нее была предназначена для общения, она разделяла с ним и веселье, и доброту, и любовь. Слезы навернулись ей на глаза: она сморгнула, чтобы их отогнать. В пустоте своего разума она чувствовала возможность услышать не только голос Годфри Максимилиана, одинокого во мраке.
— Что бывает после смерти?
Она не об этом собиралась спросить. Ушами она слышала резкое «Благословенна будь!» Дигори Пастона, и «Аминь!» Ричарда Фавершэма.
— Как это выразить? Вот Преддверие Ада, вот Чистилище. Вот боль! А вовсе не Общность благословенных!
— Годфри…
При звуке его голоса ее затопило страдание.
— Мне надо видеть Лик Господа нашего! Мне это обещано!
Она ощутила боль, поморгала и ненадолго открыла глаза, но достаточно, чтобы увидеть, что вонзила ногти себе в ладони.
— Я хочу найти тебя.
— Я… нигде. Меня не найти. У меня нет глаз, чтобы видеть, нет рук, чтобы обнимать. Я — то, что слушает, то, что слышит. Все — тьма. Голоса… подсматривают за мной. Разоблачают меня. Часы, дни — или это годы? Здесь только голоса, ничего больше…
— Годфри!
Только тьма, и пожирающие меня Великие Демоны!
Аш протянула руки. Ее схватили мужские руки, жесткие, от погоды и физической работы, холодные от ноябрьской стужи. Она ухватилась за них, как будто это был Годфри Максимилиан.
— Я тебя не оставлю.
— Помоги мне!
— Мы все сделаем, что можно. Верь мне. Ни перед чем не остановимся. Я организую тебе помощь.
Она говорила абсолютно убежденно, решительно, как в бою. Сейчас не важно, что такое спасение может быть просто невозможно или недоступно; главное — необходимость дойти до него.
Теперь он тихо смеялся:
— Ты часто говорила нам эти слова, малышка, в самых невероятных боевых ситуациях.
— Ну да, и оказывалась права.
— Молись за меня.
— Да, — она прислушалась к себе. В пустоте своей раздробленной души искала, не прозвучат ли Голоса более громкие, чем голос Господа.
— Давно ли ты говорила со мной в последний раз?
— Минуты… Меньше часа.
— А я не могу сказать, дитя. Здесь, где я нахожусь, времени не существует. Я читал однажды у Фомы Аквинского, что срок пребывания души в Аду может представлять собой не дольше, чем один удар пульса, но для пропащих душ этот срок — вечность.
Ей мгновенно передалось его безысходное отчаяние. И она тут же грубо спросила:
— Ты слышишь мою сестру. Обращалась ли она снова к каменному голему?
— Еще один раз. Я сначала решил, что это ты. Она обращалась к Карфагену, к машине, сказала, что ты жива. Сказала, что ты, как и она, можешь спрашивать и получать ответы от военной машины, И сказала своему хозяину, королю-калифу, что теперь их подслушивают.
У нее в ушах стучала кровь, и шепотом голос, звучащий в голове, добавил:
— Вы очень разные, ты и она.
В чем? Нет, не сейчас. Позже скажешь.
Ей больно было стоять коленями на жестком полу, но зато она могла сосредоточиться.
— Скажи мне, какие войска она развернула сейчас. Какие последние посланцы прибыли из армий в Иберии и Венеции. И насколько она сильна на севере — я знаю, что у нее было еще два легиона, когда мы были в Базеле: сейчас они, должно быть, во Фландрии!
— Мне кажется, я… могу сказать тебе, какие сообщения посланы военной машине.
Аш наклонила голову, все еще крепко вцепившись в руки человека, стоявшего перед ней; глаза не открывала.
— И… мне надо поговорить с Дикими Машинами. Если можно. Не бросишь меня, будешь рядом?
Аш утонула в его печали. Зазвучал голос Годфри Максимилиана, легкий, как перышко:
— Когда я был ребенком, я любил леса. Моя мать по обету обрекла меня церкви. Я предпочел бы жить на открытом воздухе, среди животных. Я любил свой монастырь Святого Герлена не больше, чем ты — свой, Аш, и меня били так же жестоко, как тебя. Я и сейчас не считаю, что Господь предназначил меня для службы священника, но Он дал мне милость совершать мелкие чудеса, и одарил счастьем служить в твоем отряде. И сан того стоил. Как на земле, так и тут я — с тобой. Если я о чем и жалею, так только о том, что не добился твоего доверия.
Слова «И сан того стоил» она задвинула на периферию сознания, стерла, забыла. Пока она не потеряла смелость и ощущала его теплоту, она произнесла:
— Дислокация войск визиготов, осада Дижона, главные части, дать мне их позиции.
И голосом Годфри заговорила военная машина:
— Легион VI Лептис Парвы, северо-восточный сектор: войска рабов в количестве…
— ЭТО ОНА…
На нее накатило то же онемение, какое окутывало ее сознание среди пирамид в пустыне. На секунду она перестала ощущать доски пола, на которых стояла, и крепко сжимающие ее руки Дигори Пастона.
— Сукин сын… — Аш открыла глаза, лицо ее исказилось. Ричард Фавершэм удерживал ее за плечи; Дигори Пастон — за руки. Ее окружали Ансельм, Анжелотти, Флора, но их лица казались ей такими далекими, будто они на дальнем конце поля битвы.
— Годфри! — схватилась она за костлявые руки Дигори.
Ответа не было. Холод все больше охватывал ее разум. Она поискала в себе — но только онемение, глухота.
«Значит, они могут доставать меня и тут.
Христос, всю дорогу за море из Карфагена, через половину христианского мира!.. Но ведь каменный голем может, почему бы им не суметь?»
— Годфри!
Слабый, как во сне, голос Годфри прошептал:
— Я всегда тут.
— ЭТО ОНА, ЭТО ТЫ МАЛЫШКА…
Значит, теперь недостаточно, что тут есть мужчины и женщины — Томас Рочестер, Людмила Ростовная, Караччи, Маргарет Шмидт, — чьи жизни могут быть спасены или разрушены ее решениями.
