Берестин в отличие от Шульгина не проехал с Кирсановым в поезде Россию от Харькова до Иркутска и обратно, и разговоров по душам у них раньше не случалось.
Кирсанов повертел бокал за тонкую ножку.
– Мы же не будем сейчас высоких материй касаться? Чувство долга, любовь к Родине и тому подобное? Немодно, несовременно. Опять же, люди вашего типа к жандармам изначально с пренебрежением относятся. Давайте так считать – интересно мне стало, что вы затеваете и что в итоге получиться может. Я же не спрашиваю, зачем вам то, чем вы раньше занимались и сейчас занимаетесь? Ни одного разумного обоснования, а все же…
– Ладно, один-один, Павел Васильевич, – засмеялся Алексей. – Можно выпить бутылку водки из горлышка в грязной подворотне, и ее же – в клубе на Большой Морской. Разница лишь в процессе, вы понимаете?
– Можно и вообще не пить…
– Встречаются и такие уникумы, – с долей сомнения произнес Берестин, – но я с ними предпочитаю не пересекаться. Итак, подходите вечером вот по этому адресу, – он показал визитную карточку и тут же ее спрятал, – все будет готово. Наличными – сколько?
Кирсанов прикинул. Не столько текущую потребность в деньгах, сколько удобство размещения золота и бумажек в карманах и саквояже.
– Пятьдесят – за глаза…
Задача была как раз по характеру Кирсанова. Интрига, риск, возможность проявить свои неординарные способности, да еще и хитрая, многослойная провокация, не оставляющая противнику шансов на «сохранение лица». Это не считая прямого, фактического ущерба по военной и политической линиям.
…Голландский пароход «Ватергюсс», старая калоша, в четыре тысячи регистровых тонн, с парадным ходом десять узлов, неторопливо взбивая единственным винтом серые волны, огибал южную оконечность Африки.
Судно планировалось владельцами к продаже на слом, поскольку эксплуатационные расходы уже превысили все разумные пределы и надежд на сколько-нибудь приличный фрахт не существовало. Немцы, французы, англичане понастроили столько быстроходных, современных, с иголочки грузовозов и лайнеров, что таким старичкам в море делать нечего.
И вдруг в конторе мелкой компании, владевшей тремя пароходами и десятком рыболовных сейнеров, в захолустном порту Хелдер на берегу Северного моря, появился молодой человек в длинном непромокаемом плаще и широкополой шляпе. Погода стояла отвратительная: ветры, шторма, туманы, сменяемые дождями, и наоборот.
– Я бы хотел с кем-нибудь поговорить, – сказал он клерку, облокачиваясь на стойку и складывая огромный черный зонт, с которого текло на пол.
– Почему не со мной? – спросил тот, мужчина лет пятидесяти, с седеющей бородкой «буланже» и мешками под глазами, говорящими о застарелой почечной болезни.
– Могу и с вами, если вы вправе принимать решения. Мне нужен пароход для дальнего рейса. «Ватергюсс», пожалуй, меня устраивает, если в состоянии доплыть до Мозамбика. – Мужчина указал через заплаканное окно на видневшееся у дальнего пирса судно старомодной архитектуры, едва дымившее тонкой, сдвинутой к корме трубой. – Цена не имеет особого значения. Лишь бы он смог выйти в море… Завтра?
Тут же клерк вызвал с верхнего этажа хозяина, давно пребывавшего в глубокой меланхолии, о чем говорил исходивший от него устойчивый запах крепкого табака и дешевого рома.
– Позвольте представиться – Питер Сэйпир, – поднес два пальца к шляпе молодой человек. – Я фрахтую «Ватергюсс». До Мозамбика. В один конец.
– Десять тысяч фунтов, – быстро ответил хозяин, сжав в кармане кулак на счастье. Эта сумма покрывала продажную стоимость парохода и на пару лет решала другие финансовые проблемы. А если потонет в штормовом океане, еще и страховку можно получить, пусть и ничтожную. Если разговор о фрахте пойдет всерьез, хозяин готов был согласиться и на половину запрошенного.
Не торгуясь, Сэйпир тут же выложил на стол задаток, целую тысячу новенькими, хрустящими десятифунтовками.
– Подготовьте бумаги, я сейчас же и подпишу…
– Позволите вас угостить, достопочтенный? – едва сдерживая счастливую дрожь в руках, спросил хозяин, поворачивая ключ в замке сейфа.
– Отчего и нет? Но пароход должен быть в порядке, забункерован и готов отдать концы не позднее завтрашнего вечера.
– Простите, господин, – ответил хозяин, едва сдержавший икоту после выпитой залпом большой рюмки ямайского рома. – Только послезавтра. Здесь трудно найти нужное число грузчиков, а угольные ямы «Ватергюсса» пусты. Послезавтра, до обеда… А где вы так научились говорить по-голландски? Это трудный язык. Как у нас шутят, сам черт пробовал его учить, да бросил…
– У меня врожденные способности. И я нередко бывал в Амстердаме. Алмазная фабрика, то да се… Ну, вы понимаете. Когда я могу увидеться с капитаном парохода? На послезавтра я согласен, но если опоздаете – пойдут штрафные. Пятьсот фунтов в день…
– Не опоздаем. Капитан будет здесь через час, если изволите подождать. Он у себя на квартире. Но вы еще не сказали, с каким грузом и куда должен отправиться «Ватергюсс». Его трюмы рассчитаны только на генеральный…[72]
– Я в курсе, и это меня устраивает.
Молодой господин наклонился к хозяину и почти шепотом спросил:
– Вы – патриот?
– Конечно! Но какое это имеет значение?
– У меня есть заказ на доставку сельскохозяйственных орудий вашим соотечественникам в Трансваале… Там сейчас весна, самая пора для работы на фермах.
Хозяин несколько оторопел и для восстановления душевного равновесия налил еще. Себе, фрахтеру и даже клерку.
– Но вы разве не англичанин? – с оттенком недоумения спросил хозяин.
– С чего вы взяли? Из-за фамилии? Я с тем же успехом мог назвать себя Дзянь-Линь Фу или князем Дракулой Задунайским… На самом деле я еврей из Уругвая, но это тоже никого не касается. Не забивайте себе голову лишними мыслями. Мы подписываем общий фрахт,[73] как только ваше судно будет готово отдать швартовы, я прямо у трапа вручу вам чек на остальную оговоренную сумму. Прочее вас не касается никаким образом, согласны? Если рейс пройдет успешно, ваш капитан получит премию. А какие инструкции вы дадите ему на дальнейшее – исключительно ваше дело.
Хозяин внезапно ощутил то, что в следующем веке назвали бы душевным дискомфортом. Слишком жесткий взгляд у этого молодого человека, ощущается в нем непонятная, превосходящая обычную сила воли. При том, что ему не больше тридцати лет.
Несколько восточнее мыса Игольный, когда траверз Кейптауна остался далеко за кормой, с мостика «Ватергюсса» заметили обильные дымы по правой раковине.[74] Старый пароход тоже дымил изо всех сил своей единственной трубой, но то было совсем из другой оперы. Мало-мальски понимающий взгляд немедленно опознал у горизонта идущие хорошими ходами военные корабли. Никаких других, кроме английских, здесь быть не могло. У немцев и португальцев на три тысячи миль побережья имелось лишь несколько канонерок, подходящих только для «демонстрации флага» и обстрела из малокалиберных пушек мятежных деревень. Делать здесь, в открытом океане, им было нечего.
