Кажется, самое главное достоинство демократии состоит в том, что из неё можно убежать. Всё остальное — производные от этого.
В России почти всегда — «пробка заткнута». «Забить плетями до смерти» — решение начальника, отражение: «подпустить красного петуха». Оба — регулярно. Постоянная взрывоопасность несколько смягчалась традициями: и раб, и рабовладелец «знали своё место» — набор унаследованных правил, стереотипов поведения, которым должно следовать. Выученных ими — «с дедов-прадедов». «Выученная беспомощность».
В 1967 году Мартин Селигман изучал природу «выученной беспомощности»: как собаки реагируют на негативную стимуляцию (удары электрическим током), и как их реакция зависит от возможности избежать ударов. Те собаки, которые в первых сериях экспериментов смогли перепрыгнуть в другое помещение и избежать ударов током, действовали так и в контрольных экспериментах. А те, что научились в предыдущих сериях тому, что ничего не помогает, даже видя пример собратьев, ложились на пол и скулили, но не пытались убежать, получая удары током.
Беспомощность вызывают не сами по себе неприятные события, а прошлый опыт неконтролируемости этих событий.
Это свойство — «выученная беспомощность» — тысячелетиями воспитывается христианством. «Божья кара» — неотвратима. «Господь — всемогущ» — от него не убежишь. И непредсказуем — «пути господни неисповедимы». Ложись и скули.
В России на эту проповедь накладываются столетия крепостного права. У помещика не было возможности «ударить током». А вот прочие… «негативные стимуляции»… вполне. Беглых — ловят, порют и возвращают.
А теперь представьте себе в «лежащей и скулящей» стае — одного из тех псов, кто сумел «перепрыгнуть и избежать». Да ещё с доступом к рубильнику.
Логика попаданства требует вовлечения в команду людей «подлых», низкого социального статуса. И — их возвышения, предоставления статуса начальственного. Все варианты из ряда: «хам торжествующий», «набродь безродная», «из грязи — в князи» — реализовываются.
Что даёт полный спектр конфликтов — не собственно прогрессорских, но социальных, личностных… Которые, при бесконтрольном нарастании, должны просто уничтожать попаданца и его команду.
Где?! Где попаданские истории с этим аспектом?! И — как снизить остроту?
Янки, одурев от принятой в тогдашней Англии процедуры интервью при замещении офицерских должностей, чисто прикалывается: создаёт отдельный благородный полк. Убирает дворян из вооружённых сил королевства, чтобы благородная бестолочь не угробила обороноспособность страны.
Совершенно нереалистичное решение.
Во-первых, хоть и бездельники, но кушают они как деловые. Во-вторых, собственными руками создавать вооружённую и враждебную собственным целям систему… Нет, только «нагибать». «Несгибаемых» — уничтожать.
На их места надо ставить своих, «гнутых». А им ощущение собственной власти — сносит мозги. «Власть — опьяняет». Не зря Себастьян Брандт ставит это на первое место в перечне несчастий:
«Три вещи мир бросают в дрожь
(Четвертой не переживешь):
Вдруг ставший барином холоп,
Обжора, пьяный остолоп,
И тот, кто плоть и дух свой слабый
Связал со злобной, грубой бабой».
Вот, к примеру, Филька. Да, хитрован, зануда, сволочь. Пока был под присмотром более вятшего — деда Перуна или меня — сдерживался. Попал на собственный хутор — начал «ндрав свой являть». Суб-крепостник, микро-боярин… Я же демократ! Я же дал ему полную свободу действий! Конечно, в рамках закона. Так он закон и не нарушал!
Да и фиг с ним! Мало ли в общинах «Святой Руси», в поместьях Российской империи, просто — в крестьянских семьях — свихнувшихся мужиков? Свихнувшихся от власти, от своего микро-абсолютизма? Но постоялый двор — не его. Своими действиями он создал угрозу моей жизни, моему имуществу. Это — наказуемо.
Наказание должно быть запоминающимся. «На долгую память», «до глубины души».
— А знаешь ли ты, друг мой Филька, чем душа человеческая в теле держится?
— М-м-м-м-м…
— Объясняю. Душа — часть дыхания божьего. И по общему правилу притягивая сродных сущностей, должна бы сразу из тела выскакивать и устремляться в кущи горние. Но, при вселении своём в младенца человеческого, выпускает душа такие… отросточки. Человек растёт, и душа в нём растёт. Проникает щупальцами своими во всякий закоулок тела. Когда же тело стареет, то и мясо в нём слабеет, отросточкам цепляться не за что, вот душа и отлетает. При смерти же болезненной, насильственной по всему телу идёт волна боли. Душа с испугу волоконца свои в себя втягивает и, опять же — удержаться не может, сразу выскакивает.
— Н-н-н-н-н…
— Согласен. Но я продолжу. Пришла мне давеча в голову концепция локальной управляемой смерти. Тебе этого не понять, но не важно. Предполагаю я, что если телу с одной стороны несколько… сделать больно, то душа свои ниточки оттуда уберёт. Но не просто больно, а именно вот так — маленькой молнией небесной. Чтобы именно попало по отросточкам. Опять же — по сродству природы сущностей. И более эта часть тела твоего — душу твою волновать не будет. Отросточки из этой части тела — уберутся. Нет, весь ты не умрёшь. Душа в набитом чреве, немного поживёт, дел разных натворит. И вспомнят о тебе, доколь в подлунном мире жив будет хоть один бандит.
Что-то у меня «Памятник» Пушкина зазвучал. Классика, что поделать — везде место найдёт. Я ж говорил — гений!
— «Дел разных натворишь» — в мою пользу, без ненужных излишеств и опасных инициатив. Ибо думать ты будешь только головой. Ввиду наступившей бездушности головки.
Или здесь правильнее — бездуховности? Как нужно — душевная головка? Или — духовная? Или — духовитая?
Ладно, доброе слово поучительное — исполнено, переходим к поучительным действиям.
— Так. Ну где тут у нас что? Ноготок, свечу поставь сюда — темновато. Не промахнуться бы. Теперь крути железяку сильнее. О, искра есть. А теперь…
И я, следуя уругвайскому опыту, приложил электропроводящие наконечники к гениталиям собеседника.
Перебирая различные попаданские истории, я, с чувством неизбывный гордости, отмечаю экстремально высокий уровень своего инновизма: никто не начинал прогрессировать электричество с электрошокера чемоданного типа. Инновация не только в пространстве «Святой Руси», но и всего мирового попадизма!
Филька хекнул, запредельно выгнулся, выворачивая собственные руки, связанные над подвесом, из плечей. И замер. Хрустя деревяшкой кляпа в зубах и содрогаясь от судорог.
