Матрёну. Пока она была наполовину в оглушенном состоянии, я хотел прочитать над ней молитвы и изгнать тварь. Но, к моему огорчению, вокруг избы, где была холодная, плотно стоял народ и даже не думал расходиться. Ещё бы! Такое происшествие.
В толпе мелькнул и исчез Лазарь.
Чёрт! Нужно с этим что-то делать.
Я торопливо скользнул за чью-то плетеную из лозы клуню и тихо позвал:
— Енох!
Пространство привычно замерцало, пошло рябью и передо мной появился знакомый скелетон-призрак.
— Ты видел? — сказал я, — быстро дуй к холодно, послушай, что народ говорит. И будь осторожен, там Лазарь. Я не знаю, видит ли он души или чувствует их, но просто постарайся не попадаться ему на глаза.
— А ты куда? — спросил Енох.
— К отцу Демьяну, — торопливо сказал я и заспешил прочь.
Давно я так не бегал. И хотя я сейчас был в теле пятнадцатилетнего пацана, выросшего на экологически чистых продуктах этого времени, но даже для него такая нагрузка была запредельной. От Ольховки Краснобунтарское отделало семь вёрст. Я их преодолел примерно минут за сорок.
Когда я влетел в церковь (хорошо, что открыто было), я думал, что моя печень выскочит из живота, а сердце, как сумасшедшее, билось где-то в горле и всё норовило выскочить наружу.
— Что случилось, сын мой? — на пороге церкви появился отец Демьян и посмотрел на меня обеспокоенно.
— Се-сечас… ми-минутку… — я всё не мог отдышаться.
— На-ко, испей, — отец Демьян протянул мне ковшик.
Я жадно припал к холодной влаге и пил, пил, пил, и не мог напиться. Пил до тех пор, пока мой живот не раздулся как барабан и внутри не забулькало.
И тут в груди у меня словно пожар разгорелся. Меня выгнуло и затрясло в припадке, резкая боль пронзила все моё тело, каждую мышцу, каждую жилку, а в глазах потемнело.
Не знаю, сколько продолжался приступ, по-видимому, я в какой-то момент потерял сознание. Когда в голове прояснилось, надо мной склонилось встревоженное лицо отца Демьяна:
— Сейчас как? — тревожно спросил он, вглядываясь в мои глаза.
— Нор-нормально, — просипел я, постепенно приходя в себя.
— Вот и хорошо, — удовлетворённо сказал священник и поднялся с колен. — Святая вода всегда творит чудеса и очищает.
Святая вода⁇ Так это меня от святой воды так выгнуло⁈
Я аж опешил от его слов.
— Не удивляйся, сын мой, — спокойно молвил отец Демьян, — ты черноты злой нахватался. Пришлось помочь маленько.
Ну ничего себе!
— Да всё правильно, — задумчиво протянул я и рассказал отцу Демьяну обо всём, что произошло, умолчав о том, что я попаданец и о договоре с вредным дедком, похожим на Николая Чудотворца.
— Покажи-ка ту записку мне, — сказал священник.
Я вытащил листочек из-за манжеты куртки и протянул отцу Демьяну.
Тот раскрыл и пробежался глазами по строчкам.
— Странно, — пробормотал он. — Погоди-ка, я сейчас приду.
С этими словами он вышел из церкви, оставив меня сидеть на полу в одиночестве.
Не успел я ещё окончательно отойти, как он вернулся. В руках он держал книжицу, небольшую такую, изрядно потрёпанную.
— Что это? — спросил я.
— Словарь латинского языка. Самый обычный, для лицеистов, — невнимательно ответил мне священник, заглядывая в листочек.
Затем он сказал мне:
— Не отвлекай меня, — и принялся что-то торопливо писать. Я встал с пола, побродил по церкви, посмотрел на иконы, понюхал ладан, посидел на скамеечке для бабушек, которая стояла у стены, а священник всё писал, заглядывал в словарь, опять писал, вычеркивал, сверял с записями в словаре, что-то хмурился, кивал сам себе головой.
Наконец, он устало поднял голову от бумаг и улыбнулся мне:
— Ну, вот и всё, сын мой, — сказал отец Демьян, — вот мы и разобрались с этими письменами.
— А что это?
— Да вот, сам смотри, — он протянул мне листочек, где внизу, под каракулями с непонятными словами угловатым каллиграфическим почерком священника было написано:
«Talem visionem habes rex, ecce quamcunque magnum idolum; Hoc idolum ingens erat, coram te maximo splendore stetit, et aspectus eius terribilis erat.»
— Что это?
— Это так называемая транслитерация, — усмехнулся священник, — хоть и корявенько сделана, но это она.
— Что такое транслитерация? — я поморщился, напрягая память, голова всё ещё болела, — Что-то знакомое, но не припомню, запамятовал.
— Это запись русскими буквами латинских слов, — ответил священник, — а я записал правильно. Теперь смотри дальше, я нашел продолжение этого отрывка текста. Вторая строчка звучит так:
Habebat haec statua caput ex auro puro, pectus et brachia argentea, venter et femora ex aere, tibiae ferreae, tibiae ex parte ferreae, partim argillae.
— Ну, круто, — растерянно протянул я, — только я не совсем понимаю, что это. Точнее вообще не понимаю.
— А вот и перевод, — вздохнул отец Демьян, — только он очень примерный:
Тебе, царь, было такое видение: вот, какой-то большой истукан; огромный был этот истукан, в чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его. У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его — из серебра, чрево его и бедра его медные, голени его железные, ноги его частью железные, частью глиняные…
— Бред какой-то, — покачал головой я, — как эта абракадабра может на людей черные души напускать?
— Сатанизм, — горько сказал священник.
— А этот текст, он откуда?
— Из одной из древних священных книг.
— А как же они так действуют?
— Очевидно, в сатанинских обрядах их применяют.
— Как?
— Мне нужно проверить, есть у меня одна мысль, но я хочу посмотреть… я не уверен… — задумался отец Демьян, — ты приходи завтра с утра, я посмотрю и тогда точно скажу…
— Хорошо, — кивнул я.
— Как ты себя сейчас чувствуешь?
— Вполне хорошо,
— Возьми святой воды.
— Бутылки нету
— Да вот, здесь мало лампадное было, я сюда налью — он протянул мне небольшую миниатюрную бутылочку, примерно на 300 миллилитров, и наполнил её святой водой.
— Спасибо, — я сунул бутылочку за пазуху, и мы распрощались. Бумажку с записями я оставил у него.
Я вышел из церкви и вдохнул чистый лесной воздух. Немного подмораживало и траву прибило изморозью. Я шел, но не быстро, потому что от этой изморози трава стала скользкой, а мои ботинки, выданные кладовщиком трудовой школы имени 5-го Декабря, не отличались качеством и сильно скользили. Я банально боялся навернуться.
Это-то меня и спасло.
Мимо пронеслась какая-то хрень, я еле успел увернуться.
Что это было, я не понял, меня обдало вихрем воздуха, и оно унеслось.
Чудны дела твои…
Я пожал плечами и пошел дальше.
В холодной бесновалась Матрёна, сквозь тонкие стены было прекрасно слышно, как она рычала, кричала и грызла спутывающие её верёвки. Два мужика, которых Гудков поставил охранять вход, постоянно трусовато оглядывались назад и нервно курили, тихо переговариваясь.
Пользуясь тем, что возле холодной в это время никого уже не было, я пристроился за стеной и принялся вполголоса начитывать молитвы. Матрёна заорала не своим голосом, захрипела, завыла, перепугав бедных мужиков окончательно.
Наконец, когда я пошел по двенадцатому кругу и мой язык уже начал прилипать к нёбу, Матрёна затихла и за стеной холодной наступила тишина. Прочитав молитвы ещё по одному разу — контрольный, я позвал:
— Енох!
Воздух замерцал, заискрился, и Енох появился передо мной.
— Ты можешь глянуть, что там? — спросил я, кивнув на холодную, только будь осторожен, там эта черная душа.
— Не учи учёного, — буркнул Енох и прошел сквозь стену. Я невольно восхитился — вот бы мне так научиться.
Не успел я отдышаться, как призрак уже вернулся.
— Ну что? — спросил я.
— Душа исчезла. Баба сомлела, — ответствовал Енох и язвительно добавил. — Все беды от баб. А особенно от таких вот уродливых на рожу баб.
— Да Матрёна-то причём? — поморщился я, — она же не виновата, что на неё Танька порчу навела с этой душой.
— А вот не надо было по гадалкам этим ходить, и порчи не было бы, — резонно заметил Енох. — Судьбу человеку знать не положено, иначе бог бы изначально такую способность людям даровал бы.
— Ну, когда вариантов больше нет, человек за любую соломинку хватается. — Сказал я и перевёл разговор на другую тему, — А что люди говорят?
— Люди, как люди! — отмахнулся Енох, — ерунду всякую болтают. Им лишь бы повод был посплетничать.
— То есть ты ничего такого и не узнал?
— Ну почему это не узнал? — изволил чуть обидеться Енох, — я узнал, что Лазарь сейчас одну вдову обрабатывает, Настасьей зовут. Живёт он у неё. И он ей про тебя что-то говорил, только я,
