Он смотрит в глаза юному военачальнику, но тот молчит, как будто колеблясь.
Усатый воин прерывает молчание.
— Мой господин, — говорит он, обращаясь к мальчику, — не соглашайся на это. Всем известно, как сильны чары этого христианского дьявола. Воистину, он — сам сын Иблиса. Поступи так, как поступают христиане со своими колдунами (а ведь среди христиан много колдунов!), — сожги его и развей пепел по ветру.
Но молодой человек качает головой.
— Нет, сначала я хочу узнать, что он собирался сказать мне. Ты будешь со мной, Али, во время нашего разговора. Что он сможет нам сделать? Он пес, которому выдрали зубы. — И приказывает стражникам: — Отпустите его.
Воины отпускают графа. Юсуф и Али входят в шатер. Дон Альфаро следует за ними. На его губах играет усмешка.
Внутри шатра — богатые ковры, высокие канделябры, табуретки, убранная постель, невысокий столик. Дон Альфаро некоторое время рассматривает дальнего родственника Юсуфа — могучего воина Али.
— Мы ждем, пес, — говорит юноша.
— Полагаю, — начинает граф, — вас весьма удивляет то, что я пришел к вам сам, безоружным, и отдался на вашу милость…
— К тебе не будет милости, — перебивает его юноша, делая резкий жест рукой. — Воистину безгранично терпение следующих истинной вере — но только не к таким, как ты!
— И это слова воина Аллаха?! — притворно изумляется граф. — Или обещания повелителя правоверных относительно христиан, желающих принять истинную веру, для вас пустой звук?
Али скрипит зубами и стискивает рукоять сабли.
— Слова повелителя правоверных, — говорит юноша, — золотыми буквами начертаны в нашем сердце. Однако не пытайся обмануть нас, утверждая, будто ты — христианин. Подобные тебе хуже христиан и иудеев, хуже язычников и огнепоклонников. К подобным тебе нет ни милости, ни прощения.
— Юсуф аль-Кейсар, а все ли в твоем войске — воины Аллаха? — спрашивает тогда граф. — Все ли они под защитой вашего бога?
— Исключая наемный отряд христиан — все.
— Ты ошибаешься, Юсуф, — говорит граф, не сводя глаз с двоюродного дяди Юсуфа, — не все. На лбу отнюдь не каждого твоего воина начертан знак веры, пусть даже на словах они и клянутся, что служат Аллаху всем сердцем, делом и помышлением. Но те, на которых нет этого знака, — ничьи, и нет для них никакой защиты. Твой дядя — как раз из таких. Что ты сделал, Али, что Аллах отказался от тебя? Изнасиловал жену эмира? Убил кадия? — Он смотрит воину прямо в глаза. — Или просто усомнился в сердце своем?..
Али с рычанием выхватывает саблю и бросается к пленнику. Но тот отступает в сторону, и Али промахивается. Движения сарацина вялы и замедленны.
Юсуф глядит на него с изумлением.
— …Али, Али, — укоризненно продолжает граф, и тонкая усмешка играет на его устах, — отказавшись от одного господина, тебе следовало бы принять другого — того, на службе у которого тебе было бы позволено делать все то, что тебе так нравится. А так — ни там, ни тут… никто не владеет тобой и в результате каждый, — тут он протягивает к Али правую руку, — может посягнуть на твою жизнь. Ты слышал, что я колдун? Это правда. Видишь, как в моей руке бьется твое сердце? А теперь — смотри.
Он сжимает руку и делает движение, как будто бы давит в кулаке что-то.
Сарацин хрипит. Хватается за грудь и падает на колени. Сабля, выпущенная из руки, утыкается в ковер. Али валится набок. Рот его раскрыт, изо рта вытекает слюна.
Юсуф аль-Кейсар отрывает рот, чтобы позвать телохранителей, но голос его слабеет под взглядом Альфаро. Граф приближается к нему. Юсуф молится, и губы его и в самом деле бормочут что-то, однако разум его чист и полон только одним — ужасом перед наступающим человеком.
Альфаро, не отпуская его взгляда, становится вплотную к Юсуфу. Тот пытается вытащить саблю, но тело отказывается служить воле своего хозяина. Взгляд графа — тьма, и Юсуф чувствует, как постепенно его собственный разум тает и растворяется в этой тьме. Глаза Альфаро совсем близко: Юсуф ощущает на своем лице дыхание этого человека.
— Мальчик, — шепчет граф, — твои молитвы не спасут тебя от меня. Напротив: в некотором роде не так уж плохо, что твое внимание сосредоточено на бормотании слов, которые ты и раньше повторял слишком часто, чтобы их смысл успел выветриться у тебя из головы… Мальчик, я не имею власти над сроком твоей жизни, но твой разум и память… Право же, Аллах не слишком обидится, если я подправлю их самую малость. Слушай же и запоминай…
* * *
…Когда через двадцать минут они выходят из шатра, сарацинские воины, охраняющие солдат графа Альфаро, весьма удивляются тому, что военачальник Али зачем-то остался в шатре, а Альфаро и Юсуф аль-Кейсар идут рядом, как равные.
— Развяжите людей графа Альфаро и верните им оружие, — медленно приказывает юноша. — Проводите их, куда они пожелают. Я отпускаю их.
Среди солдат возникает легкий удивленный ропот, однако то, что приказал Юсуф, исполняется. Альфаро, Мигель и десять графских телохранителей садятся на коней.
* * *
Когда они вступают на перевал, граф поднимает руку, приказывая своим спутникам остановиться.
— Мигель, — говорит он, кивая на знакомое возвышение, — поднимись на уступ и сообщи нам, чем заняты сарацины.
Мигель исполняет приказание. Когда он возвращается, вид у него более чем растерянный.
— Дон Альфаро, сарацины собирают лагерь. Кажется, они собираются снять осаду.
Граф смеется и трогает коня с места…
…Когда они спешиваются во дворе замка Кориньи, к Мигелю подбегает слуга и что-то шепчет ему вполголоса.
— Мой господин, — говорит Мигель графу, — женщины прибыли.
— Наконец-то. Ко мне их. Живо.
…В большом зале замка он усаживается в свое кресло и, стащив с рук дорожные перчатки, бросает их на пол. Пока слуги снимают с графа сапоги, Мигель вводит в зал двух женщин.
Одна — стара и безобразна. Она тяжело дышит и при ходьбе опирается на длинную палку. Вся ее одежда увешана бирюльками и вырезанными из кости фигурками. Вторая молода. На ней крестьянская одежда. Она с беспокойством глядит по сторонам и не выпускает руку старухи.
Дон Альфаро рассматривает их. Некоторое время.
— Можешь ничего не рассказывать, — говорит он старухе. Говорит не на местном наречии, а на провансальском, говорит так же свободно, как будто это его родной язык. — Все, что ты рассказала моим людям, я уже знаю. Знаю я и то, как поначалу ты спутала своего господина с инструментом, предназначенным для того, чтобы исполнить его волю. Это большая глупость, Рихо.
Старуха перебирает завязки на своем платье и кланяется:
