— Извольте, — Рузвельт шевельнулся, устраиваясь удобнее.
— Вы занимаетесь открытым саботажем официальной политики Соединенных Штатов. Моей политики, — Ходсон запустил пробный шар, весьма энергично и без предварительных маневров. — Я мог смириться с тем, что вы ставили мне палки в колеса осторожно и в разумных пределах. Но сейчас, коллега, вы подошли к грани допустимого слишком близко. Поэтому смиренно прошу сделать пару шагов назад.
— Невозможно, Гарольд, — вице-президент намеренно снизил градус официальности показав, что рассматривает встречу в первую очередь, как неофициальную беседу равных. — Уже невозможно.
— Что же изменилось? — спросил президент, уже зная ответ, но желая выслушать его в авторском изложении.
— Коммунисты раскручивают маховик тотальной мобилизации. Они пренебрегли и текущим ущербом для экономики, и возможными последствиями. Это то, чего я опасался с самого начала и чего ожидал. Европейская война, наконец, перешла в стадию предельного ожесточения, когда никакое перемирие уже невозможно и одна из сторон должна исчезнуть. Мы оба знаем, что в новых условиях 'Бульдог' не сможет противостоять паровому катку Советского Союза и коммунистической Германии.
— До сих пор он делал это весьма успешно.
— До сих пор он дрался с теми, кто искренне верил, что проиграв континент, Британия надорвалась и ослабла. Теперь они больше не верят и готовы идти до конца, невзирая на общественное мнение и тяготы войны для своих народов. А, как известно, Бог всегда на стороне того, у кого крепче вера и больше батальонов. Теперь Британию не спасет даже внешняя помощь. Сталин и Шетцинг могут урезать уровень жизни своих подданных до предела под лозунгом 'все для победы'. Но есть граница лишений и самоотречения, которую Доминионы не перейдут.
— И, соответственно, кто-то большой и богатый должен придти на помощь бывшей метрополии, — усмехнулся Ходсон, без язвительности, скорее с затаенной печалью.
— Да! — вице-президент повысил голос самую малость, ровно настолько, чтобы собеседник услышал и оценил. Два искушенных политика не нуждались в ярких демонстрациях эмоций.
— Да, — уже спокойно повторил Рузвельт. — Америка слишком долго пребывала в самоизоляции. То, что было хорошо для минувшего века, уже не годится для нового времени. Европейские хищники сцепились в бою, а мы теряем время.
— Франклин, сколько раз уже обсуждался этот вопрос… — поморщился президент. — В нейтралитете залог нашей силы и будущего преуспевания. Какое нам дело до того, кто кого разобьет там, за океаном, если победитель все равно будет покупать наши товары? Пусть сражаются. Пусть воюют, пусть уничтожают друг другу города, заводы и целые регионы, тем больше им придется восстанавливать, и тем больше они станут нуждаться в нас. Это хорошо для всех. Разумеется, кроме вашего блока, который желает быстрых, рискованных прибылей.
— Я уже не раз говорил, что вопрос не в прибылях, — только чуть раздувающиеся ноздри и бледные губы выдавали напряженность Рузвельта. — Да, сейчас коммунисты нуждаются в нас. В наших товарах, технике, специалистах и кредитах. И еще долго будут нуждаться, но не бесконечно! Что мы будем делать позже, когда они окончательно подомнут под себя континент и начнут строить полноценный океанский флот? Гарольд…
Вице-президент немного помолчал, собираясь с мыслями.
— Гарольд, как можно быть таким недальновидным?..
— Нет, коллега, это вы блуждаете в потемках собственной слепоты, — улыбнулся Ходсон, мягко и добродушно, без высокомерия, но с ощутимым превосходством. — Хорошо, предположим, что все случится именно таким образом. И что с того?
— Что с того? — эхом повторил Рузвельт, его побелевшие пальцы впились в край пледа, словно политик хотел разорвать его в мелкие клочки. — Вы спрашиваете, что с того?.. Это война, новая, ужасающая война, уже для нас! Помогая Британии, мы не просто остановим тяжкую поступь дьявольских копыт коммунизма, это мишура для газетчиков. Мы не дадим будущей войне придти уже к нашему порогу!
— Франклин, ваша склонность к апокалипсическим предсказаниям иногда удручает. До войны вряд ли дойдет. Более вероятно межконтинентальное противостояние, в котором свободные Америки, Север и Юг, встанут против коммунистической Евразии. Это будет технологическая гонка, в которой мы заведомо сильнее по многим причинам. Коммунизм противоречит человеческой природе, поэтому недолго будет скреплять нации. Не говоря о том, что содружество Германии и России непостоянно. Сейчас их держат вместе общий страх и конкретная цель, но со временем естественные противоречия разорвут этот союз. Войны не будет, ибо дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И это опять же пойдет нам на пользу.
— Не гарантированно, — буркнул Рузвельт. — Слишком общий и усеченный прогноз. Двадцать лет назад никто не верил, что большевики продержатся хотя бы до начала тридцатых. Десять лет назад никто не верил, что они смогут сражаться на равных даже с 'Малой Антантой' Восточной Европы. Коммунисты — не тот враг, с которым стоит играть вполсилы.
— Франклин, даже если ваш прогноз точен… что с того?
Рузвельт воззрился на собеседника с видом праведника, который вместо святого Петра с ключами от рая, узрел адские врата. Но вице-президент сжал тонкие губы и промолчал.
— Чаю? — неожиданно спросил Ходсон. Рузвельт мотнул головой, и президент налил лишь себе. После чего вымолвил:
— Мы стоим на плечах гигантов, построивших нашу великую страну. И сами приложили немало сил, чтобы приумножить ее силу и величие. Если в гипотетической войне с красной Евразией Америка не сможет победить и подчинить себе мир, несмотря на все преимущества, которыми одарил ее Господь… То это будет уже не наша вина.
Франклин думал долго, очень долго для политика, привыкшего мгновенно прикидывать все возможные варианты на мысленных счетах. Ходсон прихлебывал немного остывший, но по-прежнему вкусный чай из белоснежной чашки китайского фарфора.
— Нет, — произнес, наконец, вице-президент, и было видно, как тяжело далось это единственное слово. — Наша страна не досталась нам от предков, мы взяли её взаймы у потомков.
Теперь помолчал Ходсон. И его ответ стал так же краток.
— Жаль.
— Пожалуй, мне пора, — сказал Рузвельт, положив ладони на колеса своей каталки. — Благодарю за чай, он был великолепен. Но я все же предпочитаю кофе. Быть может, со временем вы навестите меня, и мы побеседуем столь же плодотворно уже за чашкой мокиато.
— Не злоупотребляйте этим напитком, он вреден для здоровья, — с лучезарной улыбкой посоветовал Гарольд Ходсон.
