Он больше не скрывался, в Техасе справил документы на свою фамилию. Если кто и слышал о новом православном святом, с ним не соотнесет – мало ли у русских всяких Кошкиных-Мышкиных.
В первые же полгода за океаном Федор сумел продать правительству Штатов права на крупнокалиберный пулемет, обойдя Браунинга, продвигавшего удивительно похожую модель. С танком «Фалькон» так не получилось. Американские генералы напрочь отвергли перспективу бронетанковых войск, но вполне лояльно смотрели на машины поддержки пехоты и кавалерии. Вдобавок к французскому проекту, вполне соответствующему представлению о пехотном танке, требовался еще и кавалерийский, со скоростью, увеличенной втрое! Не надеясь на собственные знания, Федор сманил нескольких инженеров с завода «Форд», и те довольно быстро разогнали «Фалькон» до двадцати миль в час, переделав трансмиссию и оснастив машину авиационным мотором большей мощности, чтобы гусеничный броневик мог угнаться за конниками. Но от дополнительной брони на лобовой проекции пришлось отказаться.
Не растеряв, а приумножив деньги, заработанные во Франции, Федор принялся строить технополис, сманивая толковых людей, каких только мог найти, в том числе – пока совершенно неизвестных в своих странах. Одна лишь Юлия знала: муж опирается на знания из будущего. Потому уверен, что Эрнст Хейнкель, Вилли Боинг и совсем юный Коля Поликарпов обречены прославиться. Собирал он и незаслуженно обиженных в России инженеров – Александра Картвели, Александра Прокофьева-Северского. Пригласил Игоря Сикорского, лично отстраненного императором от неба, несмотря на протесты великого князя Михаила Георгиевича. И это лишь только конструкторы аэропланов и хеликоптеров! Замыслы у Федора были гораздо шире.
Поскольку в ближайшие годы никакая война не ожидалась, американское Военное министерство получило необычное предложение: компания «Фалькон Аэроспейс» строит малые серии самых передовых аэропланов – бомбардировщиков, истребителей, палубную авиацию. Двадцать-тридцать экземпляров. Они поступают в боевые части, осваиваются летчиками, которые сообщают о недостатках аппаратов. С учетом их опыта компания усовершенствует конструкцию. В случае нужды построит тысячи машин. Естественно, создавались и коммерческие модели, а также малые бипланы для любителей с деньгами.
Жаль, но ни один из проектов Федора не заинтересовал Россию. На его предложениях в Военном и Морском министерствах появлялись резолюции: неудобоприменимо.
А зря. Хорошие аэропланы…
Федор лично облетывал каждую новинку и здесь, на выгоревших под тропическим солнцем берегах Рио-Гранде, он был воистину счастлив. Магией занимался, но не регулярно. Нередко ради развлечения Софии, обожавшей летать по воздуху с растопыренными ручками и с криком: «Я – аелоплан!»
Еще он уделял внимание практической лекарской магии, чтобы не болеть и жить дольше. А также врачевать жену и дочь, если те вдруг заболеют, но обе отличались завидным здоровьем. Он считал, что будущее – за наукой, моторами и электричеством, вот на них и сосредоточился.
Чтобы не чувствовать себя в глуши, загодя заказал в Санкт-Петербурге мощный радиотелеграфический приемо-передатчик. Об обстоятельствах заказа они с Юлией Сергеевной не могли вспоминать без смеха. После Тулы новобрачные заехали в Сестрорецк, и Варвара Бонч-Бруевич, урожденная Оболенская, хлопнулась в обморок при виде вполне живого Федора. Правда, когда пришла в себя, пыталась навязать контракт на совершенно неприличную сумму. Федор подошел к ней близко-близко и спросил: «А хочешь, милочка, чтоб я воскрес и забрал все до копейки? Ты будешь возмещать мне каждый грош, потраченный из прибыли на себя сверх уговоренного при основании общества?» Варвара, вся пунцовая, подписала у мужа обязательство привезти в Америку и смонтировать киловаттную станцию за счет фирмы. Юлия, взиравшая на переговоры молча, лишь затем спросила: «Неужели эта раздобревшая клуша когда-то имела на тебя виды?» «Зато я не имел на нее видов», – ответил Федор.
С Юлией у него сложилось хорошо. Не только рождение Софии, очаровательной крошки с такими же синими, как у матери, глазами, но и многое другое вносило радость в отношения супругов, сохраняло их свежими. Они часто музицировали вместе, пытаясь приобщить к этому дочку – и небезуспешно. Юлия великолепно подбирала аккомпанемент к песням, выуженным из грядущего.
Все было хорошо… Пока однажды Юлию не зацепила одна из них. В ней пелось:
И лишь одна ерунда
Его сводила с ума,
Он любил ее,
А она любила летать по ночам[1].
Песня хорошая, пусть и не выдающаяся. Отчего Юлия так от нее взволновалась, Федор не расспрашивал. Вроде бы отношения не изменились, но появилась некоторая недосказанность.
Конечно, музыкой, тихими семейными радостями и работой жизнь не ограничивалась. Федор получал и изучал газеты, пусть с опозданием в несколько дней, оттого не сильно радовался или огорчался новостям – на «большой земле» все могло перемениться.
На пятом году их сравнительно безоблачной жизни новости вдруг посыпались одна тревожнее другой.
Германская Народная Республика, принявшая план построения социалистического общества, благополучно развалилась в результате экономического кризиса и путча. А ведь имела шансы… Немцы гораздо организованнее приступили к делу, без «продразверстки» и «военного коммунизма». Но альянс старой аристократии и националистов оказался сильнее левых. Карл Либкнехт разделил судьбу Розы Люксембург и Клары Цеткин, обнаружившись однажды на берлинской улице в бездыханном виде.
Что особенно плохо, «сознательные» рабочие, некогда добровольно и с песней шагавшие за коммунистами, поддержали ультраправых. Те сыграли на обиде от раздела Германии с отделением Баварии и потерей земель, отвоеванных у Бельгии и Франции. Возникло мощное объединительное движение – собрать вместе германские земли, и невероятную популярность на гребне этой волны стала приобретать националистическая рабочая партия… Федор, увидев знакомую фамилию, едва не уронил газету: партия Адольфа Гитлера! Бывший художник убедил соотечественников, что германцы – самая великая и одновременно самая униженная нация на свете, и только ему, великому фюреру, дано вернуть ей великое прошлое, достойное великого Барбароссы, великого Фридриха Прусского и еще пары дюжин великих и величайших.
По-немецки бесконечно повторяемое «великий» отдавалось как грохот сотен сапог по брусчатке: гросс, гросс, гросс…
Через неделю прилетел тревожный звоночек с Родины. Александр Георгиевич убит в результате дворцового переворота, наследников престола по нисходящей линии не оставив. Его консервативный крен пришел в противоречие с интересами многих. Михаил Георгиевич, брат усопшего и единственный законный наследник трона, отказался от престола. На весь мир прогремели его слова: «лучше быть хорошим авиатором, чем посредственным царем». Россия в одночасье стала республикой, к сожалению – неполноценной, так как не было ни парламента, ни президента, ни Конституции, их еще предстояло сваять. А к чему это привело в 1917 году в той реальности, Друг помнил слишком хорошо.
С другой стороны, у России появился шанс наверстать упущенное в техническом прогрессе при Александре IV. Зависело от того, в какую сторону двинется страна.
За завтраком на следующий день, глянув в окно на текущую реку, Федор объявил:
– Дорогая! Мне необходимо в Европу.
– Если ехать – то вместе. Ты обещал не расставаться со мной, а я не освобождала тебя от этого обещания.
Чуть полегчало. Она не уперлась по поводу самого решения об отъезде.
– Там будет опасно, дарлинг. Мы с тобой многое изменили к лучшему по сравнению с вариантом будущего, открытого мне. Увы, история упрямится, проявляет инерцию. В Германии к власти рвется Гитлер. Тот самый негодяй, встреченный мной в Мюнхене. В России заправляют делами Троцкий и Ульянов-Ленин, тоже неприятные личности. Они принесут много бед.
