Переводчик успевал переводить мои ответы оберлейтенанту и тот их внимательно выслушивал. Сам никаких вопросов он не задавал, видимо допрашивали они уже не первого, и переводчик пока в подсказках не нуждался.
— Что вы делали в лесу?
— Спал.
— Меня интересует, что вы вообще там делали, а не конкретно в момент задержания.
— Я шел через лес в Демидовку.
— Почему не по дороге?
— У меня нет никаких документов, и посты не пропустили бы меня никуда.
— Почему у вас их нет?
— А где бы я их взял? Как с эшелона убег, так в лесу и прячусь.
— Откуда и из какого эшелона вы бежали?
— Сидел я. Нас в тыл везли, еще советские. В пути выломал доску и спрыгнул на рельсы.
— Один?
— Нет. Нас было пятеро. Но все разошлись в разные стороны. Так все время в лесу и сидел.
— В деревни заглядывал. Где давали, а где и так… брал…
— Откуда у вас оружие?
— У мертвого взял.
— Когда и где?
— Дня три назад. В лесу наткнулся. Их там было человек пять. Трое немецких солдат и этих… двое было.
— Этих? Кого это?
— Ну… Двое их было. В гражданской одежде — ну вот, как в моей. У одного я винтовку и взял.
— Зачем?
— Всегда пригодиться. Не каждый в наше время захочет что-то съестное отдать за просто так. Вот ружьё-то и в самый раз будет.
— Какое еще оружие было у убитых?
— Автоматы были, еще винтовка одна была, только приклад у нее был пулями попорчен.
— Почему вы не взяли автомат?
— Не знаю я этого оружия. Ружье привычнее.
— С оптическим прицелом?
— Ну, из него же и так стрелять можно? Да и не собирался я стрелять, так, для виду взял. Да и спокойнее с ним…
— Однако же вы из него стреляли?
— Не я. Это еще прежний… хозяин, наверное, стрелял.
— Зачем вы залезали в танк?
— Искал еду. Я оттуда консервы взял и сухари.
— Так? — это он уже к полицаям.
— Да, все так. Он еще банку гуталина оттуда выбросил. А сухари у него в логове были и одна открытая банка от консервов там же была. А вторую банку мы забрали, он ее открыть не успел…
— Достаточно. Вы говорили, — это он уже ко мне. — Что вы бежали из эшелона, где вы сидели. Как это?
— Ну, сидел-то я не в эшелоне, конечно. А в тюрьме.
— За что?
Я продемонстрировал ему свои руки.
— За это самое и сидел. Это, может для вас — тюрьма плохо. А я уж и привык.
— Зачем же бежали?
— Так на воле все одно — лучше. Да и слух прошел, что могут нас и не довезти вовсе.
— В смысле — не довезти?
— В том самом, что могут и к стенке поставить. Было уже такое, я слышал.
— То есть, вы хотите сказать, что бежали из эшелона и три месяца скрываетесь в лесах?
— Да уж и поболе трех месяцев будет…
— На что же вы надеялись?
— День прошел — уже и хорошо. Там, дальше — видно будет. А мне и так неплохо.
— И как же долго вы так собирались жить?
— Я, в свое время, из тайги, с Колымы, семь месяцев выходил — и ничего, вышел.
Переводчик повернулся к оберлейтенанту, и они минут пять о чём-то переговаривались. Поверили или нет? Чего мне теперь от них ожидать? Сказка моя шита белыми нитками, и раздолбать её — пять минут работы головой. Проверить все они, конечно, не сумеют, да и зачем это им надо? Поставить к стенке они и так меня могут, для этого все поводы у них есть.
— Господин оберлейтенант считает, что вы врете. Чем вы можете подтвердить свои слова?
— Ничем не могу. Если хотите, то можно сходить, трупы эти показать. Ну, немцев и этих вот…
— Вот вам карта — покажите.
— Не умею я с этими штуками обращаться. Пальцем, конечно, ткнуть нетрудно, да толку с того будет? Разве что, проводить туда кого-нибудь?
— Можно подумать, что у нас больше нечего делать, кроме как ходить с вами по лесам. У вас есть еще какие-нибудь сведения, способные нас заинтересовать?
— Откуда же? Не знаю я больше ничего.
— Господин оберлейтенант считает, что вы — партизан. И находитесь тут с целью нападения на германских солдат. Чем вы можете доказать обратное?
— Ну, считать он может все, что хочет, тут я ничего поделать не могу. А только, не партизан я…
БАМС!
И я оказался на полу. Кто-то из «дознавателей» приложил меня по затылку. Неслабо приложил, надо отдать ему должное. Я даже и не заметил, какой сигнал ему подал переводчик.
— Что и как считать и думать — это мы без вашей подсказки решим. Отвечайте на задаваемые вам вопросы. Понятно?
— Да чего уж тут не понять…
— Вот и хорошо. Какое задание вы получили от партизанского командования?
— Не получал я никаких заданий. Я вам могу что-то показать?
— Что именно?
— Рубашку я снять могу?
— Снимайте.
Я медленно приподнялся (за спиной засопели «дознаватели») и, сняв полушубок, начал раздеваться.
— Ого! — среагировал кто-то из полицаев.
— Что это? — обратился к ним переводчик.
— Это, господин унтер-офицер, знаки отличия воров. Он, скорее всего, действительно много в тюрьме просидел. За одну ходку столько не нарисуют.
— Ходку?
— Ну, это если один срок отсидел, говорят — одна ходка была. А чтобы такие вот отметки получить — надо несколько раз отсидеть.
— Ну и что?
— Так не поверят партизаны такому вот «расписному». Не будет с ним никто разговаривать.
Переводчик снова обернулся к оберлейтенанту, и они опять о чем-то заговорили. На этот раз, разговор продолжался дольше, чем раньше.
— Господин оберлейтенант считает, что партизан и уголовный бандит — имеют между собой мало разного. И тот бандит — и этот.
— Ну, я ж никого еще не грабил…
— И уже не успеете. Вы прятались в лесу, с оружием, и только одного этого достаточно, чтобы вас расстрелять или повесить.
— За что ж это?!
— По законам военного времени. Вы об этом слышали?
— Так это — у Советов!
— У нас — тоже. И у нас должны быть ОЧЕНЬ важные причины, чтобы этого не сделать прямо сейчас. Вы можете нам такие причины предъявить?
— Что же я вам — из пальца должен их высосать?
— В смысле — из пальца? Что сделать?
— Придумать.
— Нет. Придумать не надо ничего. Нам придумки не нужны. Нужна правда.
И какую же правду ему сказать? Назвать Ланге? Это, конечно — козырь. Да, еще какой! Обер этот по стойке «смирно» встанет. Только вот закончится это плохо. Ну, положим, сразу они меня не шлепнут, это факт. Но смотреть будут в три глаза. Пару дней я тут высижу, потом приедет неразговорчивый гауптман и… И толстая полярная лисичка улыбнется мне снова. На сей раз — окончательно. ЭТИ меня живым не отпустят. Ну, попутно и Кресту — амбец. Да и не ему одному… Этот выход ничего хорошего мне не сулит. Наоборот — смерть моя будет тяжкой и неприятной.
