Еще веселее. Какой может быть торг в британском порту?
— У вас нет выбора. Этот инцидент забыт не будет, виновные будут установлены, хотя бы через много лет. Платой будут ваши головы и тяжелая кара для вашей страны.
А понимает ли он сам, сколько сейчас стоит его конкретная жизнь?
— Я добровольно выбрал эту работу. Принимая возможный риск.
Надеется, что кто-то о нем вспомнит? Орденом посмертно наградят, памятник поставят? Или просто забудут завтра, словно он и не жил никогда?
— Да пошли вы… У вас есть еще сутки, чтобы дать ответ. До того, как я должен буду связаться с Фритауном. Уйти с судна вам некуда и не на чем. Убьете меня — сами проживете недолго. До того часа, как вас перехватят британские корабли.
Идейный американец. Я-то думал, такие встречаются лишь в романах Тома Кленси. Не матрас перед домом вывешивать и орать, что патриот, а реально — свою жизнь за идею? Что ж, и немцы этой войны не были карикатурными вояками с плакатов. И уж прости, как у вас любят говорить, ничего личного, но живым тебя отпускать никак нельзя.
Его расстреляли утром, на палубе, из немецкого МР. Даже такая мелочь — если тело все же выловят, в нем не найдут пуль русского образца. Интересно, а как бы он вел себя, если бы знал правду?
День прошел без происшествий. Светило солнце, куда там Сочам, экватор — а мы работали как проклятые. Сначала приборка, следы пуль и крови, убрать или замаскировать. Затем переквалифицировались в такелажников, ворочая бочки в трюме, чтобы на погрузке сэкономить хоть какое-то время. Командир еще приказал нам сделать «намордники» из бинтов и ваты, взятых в судовой аптечке: «Ваше здоровье — это достояние СССР, завтра помрете, кому воевать?» — чтоб вы поняли, урановая руда сама по себе фонит слабо, а вот урановая пыль при вдыхании смертельно опасна, и тяжелый металл, химия, и радиация прямо в легкие, уже оттуда не выгнать, тут и малая доза летальна. Вот только двигать в таком виде шестисоткилограммовые бочки, даже талями, да еще на африканской жаре, это то же самое, что бегать в противогазе (кто хоть раз делал это, тот поймет).
Пленных, что ли, припахать? Тех, смирных, кого наша группа взяла? Нет, чтобы еще при них сдерживаться, это еще больше утомляет. Сказал это командиру, он согласился, что тогда надо сразу по завершению работы всех четверых пристрелить и за борт, но не просто так, а придравшись к «саботажу», чтобы других устрашить.
Пленные и так хлопот не доставляли. Особенно тот, визгун. Хотя и проку от него не было никакого, вытягивался в струну, откровенно лебезил и нес все, что мы хотели от него услышать, притом что сам знал откровенно мало. Капитан, напротив, сначала пытался играть подобие агента Райбека, но сломался после того, как командир напомнил ему про фотографию в его каюте, на которой были смеющаяся женщина с двумя девочками, показал конверт с адресом, найденный в его же бумажнике, и поинтересовался, хочет ли герр капитан, чтобы наши люди посетили его семью в городе Бостоне? Будьте разумным человеком, герр капитан, вы и ваши люди останутся живыми лишь в том единственном случае, когда это судно с грузом благополучно придет в рейх. А концлагерь все же лучшее место, чем тот свет.
Хотя я бы в такие игры не играл. Капитан, как мне показалось, из тех людей, кто вполне может: «Я погибну, но и вы со мной, семью мою никто не тронет (информацию ведь мы не передали?)». А значит, от него можно ждать всего, в самый неподходящий момент. Хотя, если капитан решит мстить по-умному, он не полезет в авантюру, а будет сначала собирать информацию, то есть первые полсуток от него проблем не будет, ну а потом… никакого «потом» ни у него, ни у других не будет тоже.
И все это, не считая вахт (не идиоты же мы, чтобы надеяться на пленных). Выспаться удалось лишь пару часов, в обед. Кораблей и самолетов не встретилось. За два часа до заката всех пленных заперли в форпике, в кладовке с каким-то боцманским имуществом. А еще где-то через час увидели «Краснодон».
А тот американец все же настоящий мужик был, хоть и враг. Ушел хорошо и быстро — когда понял, что сейчас его, пытался прыгнуть за борт, но со связанными за спиной руками фокус не удался, очередь из МР быстрее. Свалился в воду и не всплыл, вон и плавник акулы мелькнул.
Мог ли живым остаться? Да что я, жмура не отличу? Нет, всякое бывает, знаю случай из двухтысячных, когда парня холодным на базу принесли, спецназ своих не бросает, все думали, «двухсотый», и санинструктор смотрел — и вдруг оказалось, еще живой, и вытянули, считай, с того света, правда, комиссовали вчистую. Ну а этот с тремя-четырьмя пулевыми, не меньше, и руки за спиной, посреди моря, а там акулы…
Павел Лебедев, капитан парохода «Краснодон».
Ох и тяжела работа моряка торгфлота в войну — врагу не пожелаю!
Но надо. Если посылают, то, значит, никто, кроме нас. Как в Одессе в октябре сорок первого, в последнюю ночь эвакуации. Наш транспорт «Большевик», вместе с «Украиной» и «Чапаевым» был в последнем эшелоне. Возле Одессы появляться можно было лишь ночью, из-за фашистской авиации. А на «Большевике» поломалась машина, в самый последний час, все же корабль был очень старый, 1899 года постройки, с парадным ходом в семь узлов. Аварию устранили, но мы уже не успевали проскочить в Одессу, загрузиться и уйти затемно.
Что думал наш капитан, Эрнест Иванович Фрейман, когда «дед» доложил, что машина в порядке? Был тот редкий на войне случай, когда можно было отказаться, в штабе вошли бы в положение, а может, и нет? Вот только наши бойцы в Одессе, которым по плану эвакуации было назначено место на «Большевике», что бы стало с ними? Идти назад засветло было смертельным риском, вот только остаться там — это была для них смерть без всяких вариантов. Значит, надо было идти, ну а чему быть, того не миновать.
Когда мы подходили, еще в спасительной темноте, навстречу нам уже шли груженые транспорта. У фашистов еще не было флота на Черном море, опасность представляла лишь их авиация, и наши разумно решили не собирать один общий конвой, а отправлять каждый транспорт «по готовности», в сопровождении лишь пары «мошек» или торпедных катеров. Первыми шли быстроходные пассажиры крымско-кавказской линии, «Армения», «Аджария», «Украина», и еще один, «Грузия», поврежденный авианалетом, выходил на буксире эсминца «Шаумян». Затем следовали грузовозы, среди которых выделялся огромный «Курск». Из труб вился дымок, даже у теплоходов — механики выжимали из машин все, чтобы с рассветом оказаться как можно дальше от вражеских аэродромов. А мы лишь подходили к порту.
А когда мы пришвартовались, за час до рассвета, оказалось, что брать некого. Штаб погрузки, получив сообщение о нашей аварии, на нас уже не рассчитывал, посадив предназначенных нам красноармейцев и имущество на малые суда. Мы взяли на борт лишь двадцать человек саперов, минировавших порт и уходивших последними. И «Большевик» ушел последним из Одессы, оставленной нами 16 октября 1941 года.
