– Слушай, капитан, а ты чего – прибежал нас спасать? – интересуется Володя.
– Нет, я Игоря шел навестить, подарочек вручить, а тут налет! Два десятка «Хеншелей». Ну, я в канаве переждал, а потом бросился его искать.
– Так что за подарок-то? – заинтересовался я.
– Вот! – Разведчик достал из мешка бутылку водки, пачку папирос, хромовые сапоги и, наконец, комплект военной формы. – Гимнастерочка коверкотовая!
Это означает последний писк армейской моды? То еще удовольствие, наверно, в летнюю жару носить шерстяную одежду, да еще и поверх нательного белья… Куда уж лучше в легкой льняной рубашке. Но это все-таки подарок, поэтому я благодарю Свистунова от всей души – старались ведь.
– Ну, сапоги-то твои! – поясняет капитан. – Только левый был малость порван, когда мы тебя нашли, а на правом каблук отлетел… Наш старшина их починил – они теперь как новенькие. Да, они и были новенькими.
– Трофейные! С одного малолетнего бандеровца снял! – зачем-то признаюсь я. – А он их, видать, только по праздникам и надевал.
– Бандеровцы – это кто? – сразу насторожил уши Петров. – И что у них за праздник, когда война идет?
– Да есть такой… Степан Бандера, украинский националист… Желает на немецких штыках свободную украинскую республику создать.
– Свободную украинскую республику? – переспросил Петров. – Так у нас ведь уже есть свободная Украинская Советская Социалистическая Республика!
– А они хотят свободную от жидов и москалей! – пояснил я. – Вот потому у них и праздник – освободители пришли!
– Откуда ты все это знаешь? – удивился Петров.
– Так, два дня назад, пока ты в овраге с простреленной ногой лежал, я одну деревню посетил…
– А, так это когда ты ходил того деда искать! – вспомнил лейтенант. – И что там?
– Почти вся деревня переметнулась на сторону немцев. Я там парочку активистов, включая новоявленного старосту, того… на тот свет отправил. Вот мне от них сапоги и отломились!
– Ага… – задумчиво произнес Петров, разглядывая меня с новым интересом. – Ты мне потом про это дело подробно расскажешь, хорошо?
– Как скажешь, начальник! – усмехнулся я.
– Это еще не все! – напомнил о себе Свистунов, жестом фокусника вынимая из мешка кобуру. – Твой пистолетик?
– Мой!
– Тоже небось на дороге лежал? – усмехнулся капитан. – Рядом с сапогами?
– Почти угадал! Тоже в той деревне подобрал. Его староста носил…
– Наш оружейник его малость подшаманил – там затворные рычаги заедало. В общем, владей!
С этими словами Свистунов положил «парабеллум» рядом с подушкой. В этот момент в палату заглянула Дуня. Я ее даже не сразу и узнал – девушка была густо запорошена пылью, только на лице выделялись две светлые дорожки, пробитые слезами.
– Вы живы! – радостно сказала сестричка и разревелась. – А там… у нас… столько народу побило… Бонба прямо в палату угодила… Ой, мамочка, как страшно!
– Ты не реви, а скажи толком, что делать, – капитан успокаивающе положил свою огромную лапищу на плечо девушки. – Может, я чем помочь могу?
– Да, дяденька, помогите! – пискнула Дуняша. – Эвакуацию объявили. Сейчас всех уцелевших будут из госпиталя выносить – здание очень сильно повреждено.
– Нас в последнюю очередь выносите! – сказал я. – Мы не пострадали, да и потолок на голову не падает. Подождем! Да, Володь?
– О чем разговор! – немедленно отозвался Петров. – Конечно, подождем! Да я, в принципе, могу и сам…
И Петров начал вставать, но его ощутимо качнуло. А что вы хотите – полбутылки водки употребить?
– Нет, ранбольной, лягте! – строго сказала Евдокия. – За вами придут!
– Двое с носилками? – усмехнулся я совпадению с детской шуткой.
– Да! – серьезно кивнула санитарка. – Пойдемте, дяденька!
После ухода Дуни и Свистунова, мы некоторое время лежали молча. Меня, наконец, «отпустило» – подействовало «сорокаградусное лекарство». Чувствуя себя изрядно пьяным, я начал вполголоса напевать любимую песню.
– Что это такое ты поешь? – с интересом спросил Петров. – Никогда такой песни не слышал!
– Ну, как же? Это же марш сталинской артиллерии! – удивился я.
– Нет, марш артиллеристов я знаю! – возмутился лейтенант. – Там совсем другие слова! Ты поешь: «артиллеристы, Сталин дал приказ»! А там – «артиллеристы, точней прицел»![81]
– Ну, не знаю! – отмахнулся я. – Что услышал – то и пою! Не нравится – не слушай!
– Нравится! Хорошие слова! Пой громче, а то бурчишь под нос! – приказал Петров.
Я запел второй куплет, но исполнению помешали – где-то неподалеку вспыхнула перестрелка.
– А что – линия фронта где-то рядом проходит? – удивленно спросил я у лейтенанта.
– Вообще-то нет! – растерянно сказал Петров. – По Икве она проходит, несколько десятков километров отсюда. Это что же? Немцы прорвались? Но тогда бы мы услышали стрельбу гораздо раньше – без боя фронт не прорывают! Ну-ка, дай пистолетик, я сбегаю посмотрю!
– Держи! – вручаю лейтенанту «парабеллум».
Петров с трудом поднялся, взял оружие и попрыгал на одной ноге в коридор. Прошло минут пять. Перестрелка стихла, но почти сразу возобновилась с прежней интенсивностью. Причем звуки стрельбы начали приближаться.
Лейтенант появился в дверях, помогая себе подобранным где-то костылем. По его лицу я понял – дела хреновые.
– Игорь, беда! – отдышавшись, тихо сказал Петров. – Это не прорыв. Это диверсанты в нашей форме. Они, видать, пока бомбежка шла, под шумок в город проникли. И на штаб корпуса напали. Но им там не отломилось ничего – охрана их погнала. Плохо то, что гонят их прямо на нас. А здесь всей охраны – два красноармейца с винтовками. Если диверсанты госпиталь захватят…
Я прекрасно знал, чем заканчиваются захваты больниц – Басаев с Радуевым, покойные, наглядно продемонстрировали, суки…
Несколько выстрелов хлопнуло, как мне показалось – прямо за дверью. Петров осторожно выглянул из палаты и тут же, навскидку, высадил в коридор полмагазина. Оттуда раздался крик боли и почти сразу мы получили «ответку» – в помещение влетела граната. Это было последнее, что я увидел – темнота рухнула на меня, как черный занавес.
Неужели все?..
Илья Григорьевич Эренбург
Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих [близких] и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!
