– Ги, – сказал я негромко, – угомонись.
Де Эльбен и не подумал это сделать.
Я кинул плащ на скамью и сел сам.
– Ги, отпусти его. Пусть принесёт нам что-нибудь пожрать. Я голоден с дороги, как волк.
Тамплиер со странным выражением лица посмотрел сначала на меня, потом – на двух купцов-евреев, сидевших на той же скамье, правда, на противоположном краю. Некоторую часть свободного места между нами занимали охранники.
– Я, – раздельно проговорил Ги де Эльбен, – за один стол с иудеями не сяду.
– Бедняга, – посочувствовал ему я. – Ты, когда в раю будешь, то же самое скажешь Иисусу Христу и апостолу Петру?
Ги удивился. Ги удивился настолько, что прекратил орать, выпустил хозяина и с недоумением уставился на меня.
– А при чём тут Христос? – спросил он с подозрением.
Наши слуги с интересом прислушивались. Особенно Тибо.
Я щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимание хозяина:
– Эй, ты! Принеси нам поужинать... и выпивку не забудь... Да так, Ги, совершенно ни при чём. Как называлась страна, где родился Иисус? Кто он был по крови?
– Кто? – переспросил де Эльбен.
– Христос.
Ги некоторое время молчал, не переставая меня разглядывать.
– Христос, – заявил он наконец, – был Сын Божий. Это каждый дурак знает.
Мама русская, папа юрист... М-да, тяжёлый случай.
– По отцу он был Богом, это верно, – согласился я. – А по матери? Кем была его мать?
– Святой Девой Марией!
– А по крови кем она была? А, Ги?.. Кем?
Ги ничего не сказал. Он мрачно уселся напротив меня (купцы, сидевшие с той стороны, поспешно отодвинулись, чтобы не злить лишний раз гневливого тамплиера) и уставился в возникшую перед ним миску с мясной похлёбкой. Разглядывал он свою похлёбку довольно долго, как будто бы надеялся отыскать в ней подходящий ответ на этот нелёгкий вопрос. Ответ, достойный истинного христианина и крестоносца.
Я уже почти закончил свою порцию и собирался перейти к ватрушкам и мёду, когда Ги оторвался от созерцания своей порции и брякнул:
– Так иудеи же Христа и распяли!
– Ммм?.. – Я разжевал кусок ватрушки. – Насколько я помню, после Христа остались какие-то там апостолы. Напомни мне, кто они были по вере? До того, как стать христианами?
Ги предупреждающе вздёрнул руку:
– Всё, хватит! Я не желаю больше всё это выслушивать!
Я пожал плечами и окунул ватрушку в мёд. Ги посмотрел на сидевшего рядом с ним иудея как на оборотня, только для виду принявшего человеческий вид, взял ложку и мрачно стал есть. В этот вечер он больше ничего не сказал.
Кажется, Ги начал подозревать меня в тайной ереси. Ну и чёрт с ним.
* * *
Проснулись мы рано, но оказалось, что купцы тронулись в путь ещё раньше. Позавтракав, мы выехали следом за ними. Утро обещало быть ясным. Было свежо и ветрено.
Неторопливо продвигаясь по перевалу, мы потихоньку догоняли купцов. В том, что они поехали в ту же сторону, что и мы, не было никакого сомнения – в дорожной пыли виднелись свежие следы повозок и отпечатки многочисленных лошадиных копыт.
Я заметил, что Тибо всё время с беспокойством поглядывает по сторонам. Дорога была шириной около трёх метров, слева – крутой склон, справа – гора. В непосредственной близости от дороги огромные валуны, отчасти занесённые землёй и щебнем, перемежались с редкими пихтами и елями.
– Что высматриваешь?
– Так это... – Тибо снова завертел головой. – Поговорил я на постоялом дворе кое с кем... Дорога, говорят, опасная. Живёт тут, говорят, один барон. По названью-то – барон, а по сути – натуральный разбойник. Грабит путников без всякого снисхождения. Что хошь делает.
– Не грабит, а взимает пошлину, – наставительно вмешался тамплиер. – Всякий благородный человек имеет право на своей земле взимать ту сумму с проезжающих, которая представляется ему справедливой.
Подумав, Ги добавил:
– Если, конечно, проезжающие сами не являются людьми благородного происхождения. Как, например, мы с Андрэ. В этом же случае взыскивать с проезжающих пошлину – дурной тон и хамство.
Тибо неопределённо покачал головой:
– Грабит он всех без разбора, ежли может, не спрашивая, кто благородный, а кто – не очень. И то сказать, господин Ги: одно дело – пошлину взять, ну, там десятую или двенадцатую часть, а совсем другое – обобрать до нитки.
– И как зовут этого любезного синьора? – поинтересовался я.
Тибо, однако, шутки не понял.
– Да какой он там синьор, – махнул рукой мой оруженосец, – людей у него не больно-то много. А ежли даже и синьор – то уж никак не любезный. Впрочем, ежли вы полагаете, что он и синьор, и любезный, то и я стану его так называть. Потому как вашей милости виднее. А что до имени этого разбойника... то есть любезного синьора... то зовут его Бенедикт де Бале. На большие отряды или караваны он не нападает. Боится. А как несколько человек едут – как мы, к примеру, – он тут как тут... Опасное это место, ваша милость.
Я посмотрел на ухмыльнувшегося при этих словах Ги де Эльбена и подумал, что если кому и следует опасаться этой встречи, так это не нам, а барону Бенедикту.
Мы почти догнали купцов. Минуя один из дорожных вывертов (перед нами разверзлась глубокая расщелина, и дорога сворачивала вправо, в обход), мы заметили на другой стороне ущелья хвост удаляющегося каравана. Вскоре, впрочем, мы потеряли их из виду, но было ясно, что ещё минут десять – и мы их догоним. Мы наткнулись на старый мост, перекинутый через расщелину в самом узком её месте, и с некоторой опаской перебрались на другую сторону.
Через несколько минут впереди, за поворотом, приблизительно там, где должен был находиться караван, раздались крики, звон оружия и ржание лошадей.
Ги прислушался, а потом с ухмылкой обернулся к Тибо:
– Похоже, толстяк, твой барон решил немного пощипать этих купчишек.
– Почему же мой? – обиделся Тибо.
– Может, поможем? – предложил я де Эльбену. Ги задумчиво посмотрел на меня.
– Взять с купчишек пошлину? – Тамплиер отрицательно помотал головой. – Да не станет этот барон Как-Его-Там с нами делиться. Земли-то его.
Я вздохнул:
– Да нет, не барону... Купцам – поможем.
Ги нахмурился.
– Андрэ, в последнее время я тебя совершенно не узнаю. Помню, в Палестине – вполне нормальным человеком был. Без всяких этих... – Ги сделал неопределённое движение пальцами. – А тут – то с еретиками возишься, как будто бы они тебе родственники, то с иудеями... тьфу ты, прости Господи. Кто они тебе? Братья? Друзья-товарищи? Да обобрать этих христопродавцев – самое святое дело!.. И не надо тут всякую философию разводить. Не надо. Не люблю я этого. С твоей философией, Андрэ, до чего угодно договориться можно. И до того, что иудеи – почти совсем нормальные люди и что сарацины – не собаки поганые, не дьяволопоклонники, а как бы тоже существа человеческие. Так что не надо, Андрэ. Это что же тогда получается? Получается, что зря мы с тобой в Палестине кровь и пот проливали? Так по-твоему получается?