Итак, снова возвращаясь к женитьбе на Дагмар, получаем, что раз война Пруссии с Данией неминуема (да, неминуема, не будем льстить себе, не способна российская армия, а точнее, экономика пережить полноценную войну), то и будем действовать исходя из этого факта с максимальной для себя пользой. Жена, дающая нам гипотетические и труднореализуемые права на датский престол, но приносящая проблемы с набирающей силу Пруссией, отказ от такого замечательного, на мой взгляд, плана… А на хрена? Ну да, она мила и красива. Но это, наверно, очень по-царски в таких делах этим самым местом думать. Что еще? Ах да, как-то проявила себя в какой-то деятельности… Ну, так вполне может статься, что просто от безделья и проявила. Вот то, что детей здоровых родила — это да. Это аргумент. Но с другой стороны, берем Луизу, дочь Виктории — красива, дети здоровые, гемофилии не подвержены, проблем, связанных с браком, никаких — наоборот, одни плюсы. Хотя, откровенно говоря, довольно-таки сомнительные и шаткие, но тем не менее плюсы, а не явные минусы. В общем, с невестой я в тот раз определился твердо. Более того, я ДО датско-прусской войны отказался от всех гипотетических и труднореализуемых прав на Шлезвиг-Гольштейн (клочок земли в Дании) и тайно намекнул Бисмарку на возможную помощь против его нынешнего союзника Австрийской империи в будущем. Только вот что примечательно — помощь была обещана только через три года, не раньше. Иначе Бисмарку сулились осуждение и строгое неприятие войны Россией. Вплоть до нашего появления в рядах противника прусской короны. Конечно же, все эти переговоры проводил не я, а наш гениальный до тошноты дипломатический тактик министр Горчаков. О, какого труда стоило убедить этого, безусловно, талантливого и умного, взрослого уже человека мне, двадцатилетнему юнцу! Сочетая угрозы, лесть и абсолютную власть, моя настойчивая просьба была, наконец, принята к исполнению в неизменном виде. На этом, последнем моменте я особенно настаивал — никакой отсебятины. Необходимо передать именно то, что необходимо, не больше и не меньше, и точка. Казалось бы, элементарная просьба, если бы не характер этого, безусловно, талантливого, но уж слишком своевольного министра. Нужны ли нам такие дипломаты? Время покажет…
Совершенно увлекшись своими мыслями, глубоко задумавшись, я очнулся, только когда карета, в которой я все это время находился, остановилась. Мы оказались на правом берегу Темзы в юго-восточном предместье Лондона в Дептфорде.
— Николай, хочу представить твоему вниманию одну из верфей Британии — «Уэствуд энд Бэйли». Между прочим, тут почти три месяца простым рабочим работал твой великий предок — Петр Первый.
— Неужели! Вот так совпадение! Но, надеюсь, ты привез меня сюда не только ради того, чтобы рассказать мне об этом, — предчувствуя впечатляющее зрелище, хитро посмотрел я на него.
— Нет, просто показалось, что тебе это будет интересно. К тому же местные мастеровые нет-нет да и вспоминают об этом случае. Я же хотел продемонстрировать тебе недавно спущенный на воду Вэлнент. А пока надобно нанести визит вежливости здешним хозяевам джентльменам Уэствуду и Бэйли.
Но далеко идти нам не пришлось. Бэйли, решивший самолично поинтересоваться новоприбывшими высокими гостями (наверное, заметил нашу карету с королевским гербом в окно), вышел нам навстречу.
— Оу, принц Альфред, — снимая шляпу, поклонился он, — рад видеть вас на моей верфи.
— Добрый день, мистер Бэйли. Позвольте представить вам моего спутника императора Всея Руси Николая Второго.
— О, какая честь для меня! — бесстрастно проговорил склонившийся в гораздо менее подобострастном поклоне судостроитель.
— Его императорское величество Николай выразил желание посмотреть на новейшие британские корабли, — тем временем продолжил Альфред. — Конечно, я не смог отказать ему и себе в таком удовольствии, тут же вспомнив вашего красавца. Ну же, ведите нас к нему!
Вскоре моему взору открылась следующая картина — в достроечном бассейне стоял небольшой корабль. Наверное, его размеры сейчас были впечатляющие, судя по ожидающему моего восторга взгляду принца, но меня корабль совершенно не впечатлил, хотя я никоим образом этого не выказал. Скорее наоборот.
— Ого, вот это громадина! Сколько в ней тысяч тонн водоизмещения, Бэйли?
— Почти семь, ваше величество!
— Н-да, впечатляет, впечатляет, не могли бы вы рассказать мне об его устройстве, — имея в виду корабль, попросил я.
— Разумеется, — тут же преисполнился сознания собственной важности этот индюк. — Основными особенностями нашего с мистером Уэствудом проекта стали броня по батарее от штевня до штевня, при неполном поясе по ватерлинии, а также скругленная корма новой формы, а также очень низкий центр тяжести. Паровые машины на корабле имеют диаметр цилиндров 2083 мм, а ход поршня — 1219 мм…
Слушая напыщенную речь начальника верфи и автоматически кивая, я невольно перенесся воспоминаниями к состоявшемуся на пути в Лондон разговору с сопровождающим меня в путешествии морским министром. Разговор состоялся на второй день после того, как форты Кронштадта пропали из виду и наш корабль смело рассекал воды Балтийского моря, оставляя пенящиеся буруны за кормой.
— Николай Карлович Краббе, морской министр, в кратчайшие сроки преобразовавший парусный деревянный русский флот в паровой броненосный. Министр, уже закрывший целую главу в истории Российского флота и открывший новую, — таким нестандартным образом начал я тогда наш разговор с министром. — Ваши дела говорят сами за себя. Вы присаживайтесь, Николай Карлович, присаживайтесь, — я указал на кресло в моей каюте. — В ногах правды нет.
— Благодарю за столь лестную характеристику, — усаживаясь на предложенное ему место, ответил морской министр. — Однако должен признаться, что ничего не сумел бы добиться без помощи Великого князя Константина, — прибавил он.
— Не нужно скромничать, Николай Карлович. Мне известно, как помог вам дядя Константин, однако ваши заслуги перед русским флотом неоспоримы. Но сейчас не об этом. Вы, должно быть, знаете, что ранее у меня на приеме уже успели побывать все министры, кроме вас. Вот я и решил исправить это досадное недоразумение во время путешествия и пообщаться с вами поближе. Тем более что во время нашей последней встречи на совете поговорить нам так толком и не довелось, — ну нельзя же назвать толковым тот короткий, последовавший сразу после первого Совета разговор. — А после как-то сложилось, что вы заболели, а я увлекся совершенно другими делами, — я пожал плечами, выражая свое сожаление по этому поводу.
