В половине седьмого позвонил Батяня. Попросил быть на месте пораньше. Встретил и огорошил:
— Поздравляю с назначением. Ты теперь первый помощник начальника личной охраны.
— Кого благодарить? — растерянно произнес Степанов.
— Меня, кого же еще. Назначать себе первых помощников еще в моей власти. И имей в виду — это должность со скорым повышением. Через час у меня разговор со Столбовым. Надеюсь, он не настолько на меня обиделся, чтобы не согласиться на мою просьбу — назначить тебя моим преемником.
Степанов сумел сдержать любопытство, но все же задал странный вопрос: «Для чего»?
— Я не удержался, вот и всё, — просто ответил Батяня. — А ты должен постараться. Регламент знаешь, инструкции тоже. Береги Мишу.
— Вадим Сергеевич, почему я?
— Потому что я — дурак. Столько был рядом с Михаилом Викторовичем, а зама хорошего не подготовил. Тебя бы таскать и таскать, но ты — лучший. А уж чтобы и я, и Миша тебе доверяли — вне конкуренции. Так что впрягайся без вопросов.
Один вопрос у Кирилла все же нашелся.
— А как же история с той самой папкой?
— Извини, Кирюша, сейчас не до нее. Потом расскажу. Очень плохая история — без Михаила Викторовича в ней ничего сделать нельзя. Расскажу, посоветую, сам доложишь. А сейчас — извини…
Слова Батяни казались сном. Сон сбылся меньше, чем через час. Степанова вызвали к Столбову, и тот сообщил, что подписал указ о назначении его главой президентской охраны.
* * *
Татьяна любовалась весной. В городе весну не то, чтобы не замечаешь, но обычно нет свободной минуты, чтобы остановиться, разглядеть кусок газона, очищенный от снега не только теплом из плохо изолированной теплопроводной трубы, но и солнцем. Заметить, что облака стали чаще отражаться в лужах, чем в тонированных стеклах автомобилей. Что солнце вообще все дольше и дольше задерживается в вечернем небе и зимние сумраки куда-то ушли.
В городе этого не разглядишь. А за городом, на хорошей, благоустроенной даче, можно сидеть на скамейке, неторопливо разглядывая освобожденную травку. Видеть, как она, поверив мартовскому солнышку, которое уже скоро станет апрельским, потянулась к небу. А чуть в стороне, там, где проходит труба с горячей водой — это была дача с большой котельной и локальным отоплением — уже желтится мать-и-мачеха.
Татьяна любовалась весной. Это было не только одно из доступных, но и разрешенных ей занятий.
С того момента, когда Батяня взял ее под руку на набережной канала Грибоедова, она не спорила, не сопротивлялась. Вела себя, как понимающий ребенок: набедокурила по полной программе, каждую минуту надо тратить на хорошее поведение. Не возражала, когда приехали в «Пулково», когда взлетели. Путешествие из Петербурга в Москву, кстати, получилось быстрым и комфортным, так что все ее дурацкие беременные страхи насчет перелетов оказались именно дурацкими.
Столбову она позвонила — телефон был отключен. Перезванивать не стала. Решила так: пусть позвонит сам.
Он позвонил в шесть утра, когда ехала из аэропорта. Ждала, подготовила все возможные варианта разговора, все возможные объяснения, извинения. Конечно же, застал врасплох, конечно же, все оказалось не так, как ждала.
— Извини, Танюша, — начал Столбов. Голос был такой усталый и убитый, что чуть не заревела от жалости. — Понимаю, ты устала, а я этого не замечал.
— Нет, Миша, дело в том… — растерянно сказала она.
— Не перебивай. У меня скоро Конгресс, а до него еще одно дело надо уладить. Очень трудное дело. Просто слушай меня. Танюша, ты устала, надо тебе отдохнуть, поберечь себя. Не только себя. Все дела я с тебя снимаю, пресс-секретаря найду сам.
Тебе сейчас надо отдохнуть как следует. Поезжай и отдыхай. Потом позвоню, подъеду, поговорим.
Отбой. Слова эти Татьяна запомнила, будто записала, снова и снова прокручивала в голове. Усталость была искренней, не наигранной. А вот забота — поддельной. Так добрый родитель прощает ребенка: «Бедный дурашка, замучился над уроками, вот и покидал учебники в окно, на головы прохожим. Поезжай на дачу к бабушке, отдохни на природе».
Она и отдыхала на природе, в одной из резиденций ближнего Подмосковья. Догадывалась, что под усиленной охраной, получившей серьезные инструкции. Пусть территория — четыре гектара, но понимать, что на этих замечательных садово-парковых гектарах тебя стерегут денно и нощно… В общем, отдыхать не хотелось. Вошла в дом, включила телевизор.
«…Поэтому обращаюсь, в первую очередь, к зарубежным соотечественникам. Мы нуждаемся в вашей помощи. Вообще, помощи всех, кто может помочь…»
Кстати, над этим текстом они работали вместе. Ну, не то, чтобы вместе, Миша набросал свои мысли, она поправила, добавила свои. Пожалуй, их последняя совместная работа. До…
Не только до того, как она разрешится. До того, как Михаил Столбов, президент России, ее простит. Пусть сначала отругает. Но именно простит, а не пожалеет заблудшую дурашку. Если она беременная баба, так неужели же не имеет права на осознанные ошибки? Или признана невменяемой, которую только пожалеть и можно?..
Сквозь слезы нащупала пульт, выключила телевизор. Никаких новостей!
* * *
Есть категория автомобилей, которые замечаешь всегда. Это технический автомобиль с маячками. Летит ли по городу «пожарка», «скорая», полицейский экипаж — именно дежурный, а не сопровождения вип-лица, тут обернется всякий. Обернется и успокоится. Нет, не то, чтобы совсем впадет в благодушие: явно где-то случилась серьезная проблема. Но отметит: жизнь идет, как всегда, случаются происшествия, туда едет машина со спецсигналом. Ничего странного, ничего подозрительного нет. Разве в случае с «пожаркой» потянет носом, попытается высмотреть дым. Если же машины не торопятся, будто дело уже сделано, так вообще, скоро забудет.
Поэтому, эти два автомобиля — «скорую» и газовую «аварийку», ехавшие по Москве, видели все, но никто не обратил на них внимания. И для «скорой», и для газа выезд был не срочный, сиреной и «маячками» они не злоупотребляли. Полиция провожала их немного тревожным взглядом: вдруг какое-либо происшествие обязывает ее принять соответствующие меры, скажем, поставить оцепление на месте прорыва газовой трубы? Остановить машины, досмотреть, естественно, в голову не приходило.
Между тем, «скорая» и газовая «аварийка» двигались по разным улицам, но к одной цели, находившейся в самом центре Москвы.
* * *
Доклад Столбова на открытии Конгресса соотечественников, как, впрочем, и все его доклады, оказался краток, меньше пяти минут. Попытаться переговорить президента России казалось неловко, поэтому речи в зале сократились сами собой, и началась работа в секциях.
