"Обрадовался… Думаешь, компромат заимел? Ну-ну"
— Надеюсь, что наше сотрудничество будет долгим и взаимовыгодным. Всего наилучшего, герр Крупп…
Всю обратную дорогу (на этот раз более короткую, потому как не через Вену), Александр прокручивал в памяти все свои действия в Вене, в поиске *слабых* мест. И кое-что, всё же, нашёл: если венские жандармы пройдутся по столичным банкам и устроят опрос на тему недавних крупных вложений… Но ведь он был в другом облике и пару раз случайно *проговорился* о важных документах? А второе — это если какой нибудь очень сообразительный сыщик, навроде Шерлока ибн Холмса, возьмёт и сопоставит даты ограбления и прибытия-убытия молодого одинокого аристократа из Российской Империи. Но, опять же — весьма сомнительно, он ведь не один аристократ в главном городе двуединой монархии, и уж очень большой объём статистики надо будет переворошить. В газетах о *Венском ограблении* писали все, кому не лень — и ничего правдивого. Предположения и версии были — на любой вкус: от банды польских повстанцев до бомбистов-террористов. В промежутке между двумя этими вариантами попадались: уголовные версии, версии о причастности работников самого банка… чего только не попадалось. Полиция клялась и грозилась поймать всех грабителей и хвалилась успехами в этом деле — а заодно заверяла всех, что нипочём не допустит подобного впредь!
"Значит, Ёсю всё же отловили. Он хоть успел насладиться честно заработанными? Судя по некоторым деталям и рассуждениям газетчиков, мои заявления в банке не остались незамеченными и *польский след* — основная версия… Нда. Не о том думаю. Впереди испытание, посложней и поопасней венского дела… Тётя своего племянника как облупленного знает…"
В Рязань поезд прибыл поздней ночью. Настолько поздней, что через три часа уже и солнышко должно было взойти.
" Поместье тёти в Иванеево… нет, в Ивантеево. От Рязани… двадцать вёрст. Изрядно…"
С рассветом, привокзальная площадь оживилась: появились первые торговцы-коробейщики, вкусно запахло из пары едален и небольшого бистро, образовалась небольшая очередь у билетных касс… И экипажей побольше стало. Выбрав, на вид, самую резвую конягу, Александр молча уселся, на скрипнувшее кожаное сидение подрессоренного фаэтона.
— Куда изволите?
— В Ивантеевку.
— Э… далековато будет, вашество…
— Пять рублей устроит?
Вместо ответа, обрадованный таксист залихватски свистнул, понукая своего жеребца. Сначала кончился город, потом пригороды… пассажира на солнце немного разморило, и он едва не уснул: тёплый ветер с запахом свежескошенной травы, мерная качка повозки и ритмичный стук подков по грунтовке — действовали как хорошее снотворное.
— Ваше Благородие!
— А! Приехали?
— Энто… Куды далее править?
— К усадьбе и правь, голубчик. Далеко ещё?
— Та не… Эвон, крыша дома господского ужо показалося.
Пока подъезжали к двухэтажному деревянному дому, Александр напрягал и расслаблял тело, стряхивая сонную одурь, заодно слегка погримасничал, готовясь много и радостно улыбаться.
"Господи, только бы обошлось…"
ТАК он не волновался уже давно. Но… вместо тёти на крыльце показалась… э…?
" Тёте пятьдесят лет, сестре двадцать… недавно исполнилось, вроде. Тогда кто?"
— Батюшки святы, Александр Яковлевич пожаловали!
Кто бы она не была, но гостя узнала сразу и безошибочно, и моментально обрадовались.
— Сенька!
Появившийся на крик коренастый мужичок, молча ухватил чемодан и исчез с ним, в глубине дома.
— Вытянулися то как! Вот Татьяна Львовна с Анной Петровной обрадуются, они вас так ждали…
— Кхе. А где же сама тётушка?
— Так оне с час назад к Харокиным с визитом отправилися, но к полудню непременно назад…
— Понятно. Может?
Александр кивнул на дом, вопросительно поглядев, на свою безымянную (пока!), собеседницу.
— Ой! Что же это я… Милости просим!
Проводив поручика до его личной (о как!) комнаты, женщина побежала — распорядиться и организовать *чего нибудь к чаю*.
" Мою домохозяйку напоминает…"
Комната была какая-то… нежилая, что ли? Узкая кровать с горкой подушек и толстой периной, два тройных бронзовых подсвечника с короткими обрубками свечей, у дальнем углу помесь письменного стола и шкафа — и столешница есть, и множество шкафчиков и полочек, над и под ней. Керосиновая лампа на подоконнике, стены затянуты в светло-синюю ткань, на полу — тонкая войлочная дорожка. Кресло, обтянутое гобеленовой тканью, очень удобное даже на вид, графинчик с водой…
"И ночной горшок под кроватью… какая прелесть! Словно в сказке очутился… наверное тут и не спал никто, после того как племянник убыл в Павловское поступать"
На дверном косяке обнаружились аккуратные царапины, а рядом с ними — цифры. Десять, одиннадцать, тринадцать… Ещё, очень много было вязанных кружевных салфеток и кисейных платков — накидушек: на спинке стула, на подоконнике, на подушках, на одеяле. И цветы — везде. Лёгкий перекус во время *чаепития* окончательно добил Александра, и тот задремал прямо в кресле, успев только слегка расстегнуть китель и ослабить портупею.
Свет. Яркий, ослепительный — но не обжигающий, скорее ласково-тёплый. Пронзительная синева неба, тихий шелест, волнующейся под ветром травы, и смех — беззаботно-счастливый. Его смех… Тонкие руки сестры… Ани… Он иногда звал её — Анечкой, а она его, по детски ещё шепеляво, Шашей, отчего он постоянно хихикал…
Из сна его выкинуло резко, ударом лютой боли в виски. Она всё нарастала и нарастала, буквально иссушая разум, и даже транс не помогал — ЭТА боль с лёгкостью проламывала лёд безразличия и отстранённости, пульсируя уже по всему телу, пока… пока он не понял. Боли больше не будет — никогда. Последний кусочек чужой памяти растворился в нём, последний привет от бедного юнкера Агренева… Теперь стали вполне понятны, необъяснимые прежде приступы боли. Это чужая память, последние следы старого хозяина тела, *усваивались* его разумом… Размышления резко оборвались, стоило только услышать, сквозь неплотно прикрытую дверь, негромкие женские голоса:
— И ты молчала!!!
— Так ведь с дороги же, утомилси…
— А… ну да. Ты… иди проверь, только тихонько, не разбуди.
"К чему оттягивать неизбежное…"
Утренняя знакомая, так душевно встретившая гостя на крыльце, только коротко ойкнула и подалась в сторону, пропуская Александра.
— Тётушка!
Теперь уже оторопела хозяйка дома: таким она своего племянника не видела никогда! В последнее их свидание он был такой же, как и всегда — застенчивый, часто краснеющий юноша, всегда смущающийся открыто выражать свои чувства, с вечными чернильными пятнами на указательных пальцах рук, худенький… А к ней подходил — уверенный в себе, сильный и спокойный, загорелый офицер. И глаза… больше Татьяне Львовне рассмотреть не удалось — её мягко и осторожно обняли, поцеловали, и напоследок слегка поцарапали наградами.
