Баба Люба. Вернуть СССР - А. Фонд

В одной из таких очередей, когда я решила прикупить копченную скумбрию (возьму ещё пива и, я уверена, дед Василий будет счастлив). Так вот. В этой очереди я нос-к-носу столкнулась… с Тамаркой. Сестрой Любаши.

— Ты! — воскликнула она.

Её лицо пошло багровыми пятнами, уши заалели.

Видно было, что к родной сестре она не испытывает никаких родственных чувств.

— Я, — просто сказала я, не желая нагнетать.

— Ну что, твой муженек тебе всыпал? — он алчного любопытства её глаза аж заблестели.

— Всыпал, — кивнула я.

— И? И что?

— Да ничего, — равнодушно пожала я плечами, — я ушла из дома. Сегодня подаю на развод.

— Вот видишь! Всё зло будет наказано!

— Я тоже так надеюсь, — согласилась я. — И особенно надеюсь, что это касается всех. И тебя тоже.

— А меня за что?

— За всё, — мне этот разговор начал надоедать, но тем не менее, я сказала — и это, Тамара, бросай пить. И бросай своего этого мужа. Он тебя до добра не доведёт. Ты разве не видишь, он же тебя специально спаивает. Не знаю, с какой целью. Даже если ты, чисто теоретически, отберешь у деда Василия его дом и выгонишь его на улицу, а дом продашь — то не такая уж ты завидная невеста, чтобы просто так терпеть твои пьянки и рыхлое тело. Тем более такой холёный мужик, как Владимир. Вот зачем ты ему? Ты на себя в зеркало когда последний раз смотрела? А в парикмахерской когда ты была? Думаю, год назад. А почему? Потому что ты пьешь всё время. И как только Владимир получит от тебя то, ради чего он всё это терпит, так сразу даст тебе под зад ногой и свалит в туман.

— Ты завидуешь, — зло хохотнула Тамара, — у самой семья развалились, так ты теперь мне завидуешь!

— Да нечему тут завидовать, — не согласилась я, — лучше совсем без семьи, чем вот так.

— А твой муженёк себе новую подругу завёл! — наябедничала Тамара, — зовут Алла. Красивая. Намного моложе тебя.

— Ну пусть будет счастлив, — равнодушно пожала плечами я, — так что не надейся, я плакать не буду. Наоборот, очень благодарна вам с Владимиром, что вы вызвали Скорохода и я сейчас покончу с этим театром.

— Он подписал доверенность на дом! — решила протроллить меня Тамара.

— Да пусть он хоть на Пентагон доверенность пишет! Или на Ватикан! — засмеялась я. — А к нашему дому он не имеет никакого отношения.

— Он твой муж и глава семьи и он будет решать…

— А доля в доме оформлена на меня. И не зависит от мужа и прочих желающих.

— Люба! Мне очень нужен этот дом! Мне нужны деньги!

— Мы уже обсуждали это.

— А ты не боишься, что будешь идти по улице и тебе на голову кирпич упадёт? — злобно вскинулась Тамара.

— При желании можно удавиться шнурком, или захлебнуться ложкой воды. Но спасибо, что напомнила. Я сейчас же напишу завещание.

— Решила, что мы управу и на твоих наследников не найдём?

— На этих — нет. Я решила отдать свою часть дома в секту иеговистов.

Ответом мне стали ошарашенные глаза Тамары.

Ну а что, авось отстанут от меня.

Я шла по улице и думала, как же бесят вот такие вот токсичные родственники. Которые привыкли, чтобы им всегда во всём помогали. Они не терпят отказа, они не учитывают интересы никого в семье. Всё должно быть удобно только для них. И земля крутится тоже для них. Переубедить их невозможно. Достучаться — нереально. Давить на совесть — фантастика. У них нет совести, чем они сильно гордятся.

Ну вот что должно быть в голове, чтобы не пожалеть старика? И вопрос здесь даже не столько в том, что они выгонят его из дома. В конце концов я бы забрала к себе. А была бы Любаша — она бы тоже так сделала.

Но здесь ещё есть другое. Эти старики. Они привязаны к воспоминаниям, живут прошлым. И если их изъять из привычной среды, где каждая вещь хранит видения прошлого, они долго потом не живут. Они почти сразу же умирают.

Иногда, когда я смотрю, как старики лелеют свои богатства, любовно вытряхивая пыль с какой-нибудь обшитой атласными лентами шкатулки со старыми открытками и фотографиями, порой мне кажется, что именно эти старинные вещи своей энергетикой удерживают стариков в этом мире. И рвать эти нити никак нельзя.

Ну почему люди не хотят понять этого?

И это касается не только алчной дуры Тамарки с её непонятным мутным мужем. Но вот та же Раиса — племянница уринолюбивой бабки Ивановны. Она ведь тоже начала по кусочкам уничтожать свою эту тётю. И ведь почти уничтожила. Она бы вернулась с больницы, не нашла бы свои эти статуэточки и блюдечка и умерла бы от огорчения. Очень быстро (хотя, может, на это и был сделан расчет)?

Так, размышляя, я направилась к дворницкой сторожке Семёна. Сейчас нужно было решить вопрос с моей клетчатой сумкой. И я даже понимаю, где я её спрячу. Так, чтобы она и людям на глаза не попалась, и была защищена от влаги и сырости.

А ещё нужно…

Додумать мысль мне не дал окрик.

— Тётя Люба! Тётя Люба! — бежала ко мне и, размазывая слёзы, кричала Анжелика.

— Что такое?

— Там Ричард!… он… он попал в больницу!