— Хэлло, мистер… — князь Хилков посмотрел пристально на меня, — мы разве с вами встречались во время моей работы за океаном?
— Михаил Иванович, — сказал я, — мы с вами не знакомы. Хотя я слышал о вас столько хорошего, что для меня возможность лично познакомиться с вами — большая часть. Позвольте представиться — Тамбовцев Александр Васильевич, в настоящее время я являюсь канцлером Югоросии. Во всяком случае, мое руководство считает меня таковым.
— О, так вы из Югороссии, — воскликнул изумленный князь Хилков. — я столько слышал о вас былей и небылиц, что просто счастлив, встретив человека ОТТУДА… Причем, государственного деятеля такого ранга.
— Я знаю, что вы, Михаил Иванович, в настоящее время являетесь уполномоченный Российского общества Красного Креста при санитарном поезде, — сказал я, — причем, этот поезд находится под патронажем цесаревны Марии Федоровны.
— Именно так, — ответил мне князь Хилков. — Правда, в медицине я разбираюсь весьма посредственно. Но, благодаря моему опыту в эксплуатации паровозов и вагонов, наш поезд добирается до самых забытых богом полустанков, где раненые уже отчаялись получить надлежащую медицинскую помощь.
Неожиданно мне в голову пришла мысль пригласить князя к нам, в Константинополь. Я знал, что со временем он станет министром путей сообщения, при нем в России будет построен Транссиб. Его деятельность во время русско-японской воны оценили даже противники России. Британская газета «Таймс» писала: «…князь Хилков является для Японии более опасным противником, чем военный министр А.Н.Куропаткин. Он знает что делать, а самое главное — как делать. При нем Сибирская магистраль стала работать очень эффективно, а ее служащие демонстрируют высокий профессионализм. Если и есть человек в России, способный более чем кто-либо другой помочь своей стране избежать военной катастрофы, то это именно князь Хилков…».
Он заботился о развитии не только железнодорожного транспорта. Князь был активным сторонником автомобилизации страны и предрекал автомобильному транспорту большое будущее. Его подпись стоит под постановлением от 11 сентября 1896 года «О порядке и условиях перевозки тяжестей и пассажиров в самодвижущихся экипажах». Этот документ официально разрешил массовое использование автомобиля в качестве пассажирского и грузового транспорта. Именно с этого дня начинается история автотранспортной отрасли России.
Михаил Иванович с радостью согласился на мое предложение. Он попросил дать ему пару часов на улаживание текущих дел. Я назначил ему рандеву у нашей посадочной площадке, куда за мной ближе к вечеру должен был прилететь вертолет из Константинополя.
«Искры свободы»
8 июля (26 июня) 1877 года. Рассвет, Югороссия. Константинополь, дворец Долмабахче.
Великая княгиня Мария Александровна.
Меня разбудили первые лучи восходящего солнца, пробивающиеся через приоткрытое окно. Легкая кисейная штора развевалась свежим утренним ветерком. Был слышен плеск волн, и что-то еще. Я прислушалась. Где-то недалеко пели. Песня была незнакомой, но красивой:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля
Просыпается с рассветом
Вся российская земля
Кипучая, могучая, никем непобедимая…
Некоторое время я не могла вспомнить, где я нахожусь. Это ничуть не напоминало, мрачный, словно сказочная пещера Кощея Бессмертного, дворец-тюрьму «Холируд». Да и ни один из наших петербургских дворцов это не было похоже… Нигде вас не разбудят песней на рассвете. Тем более, что в Петербурге сейчас рассветы встречаются с закатами, и солнце всего на полчаса слегка ныряет за горизонт.
Гуляющий по комнате ветерок пах морем. Но этот запах был не такой, как от залива Ферт-оф-Форт в Шотландии, на берегу которого находилась моя личная тюрьма, и не такой, как от Финского залива у нас в Петербурге. Накинув заранее приготовленный легкий Энн халат, я выглянула в окно. За окном была видна белокаменная набережная, а за ней теплое море, и восходящее солнце, встававшее из розовой дымки над противоположным берегом, то ли залива, то ли пролива.
И тут я вспомнила! Пролив называется Босфором, а город — Константинополем, страна же — Югоросией. Дворец, в котором мы сейчас находились, именовался Долмабахче. В прошлом он был резиденцией турецких султанов, а сейчас в нем размещается правительство Югоросии. Я обернулась, — мой Фредди спал, свернувшись калачиком, и уткнувшись лицом в пышный персидский ковер, занавешивающий всю стену. Ночью мы проснулись, и немного… Ну, вы понимаете… Ведь мы так давно не были вместе. Я по нему скучала, и он, наверное, тоже. Сейчас его не разбудить даже пушкой, а не каким-то там солнышком или ветром.
Я еще раз осмотрела комнату. Так, вон мое утреннее платье, это, наверное, Энн для меня приготовила. Зато исчез мундир офицера британского флота, принадлежавший Фредди. Правда сказать, после того как Фредди прямо в нем искупался в море, его состояние оставляло желать лучшего. Вместо него, на плечиках висел, темно-синий костюм-тройка, в комплекте с галстуком и белой рубашкой, своим видом внушающий мысли о надежности и солидности его обладателя. Что-то еще. Ах да, конверт на журнальном столике. Странно. И тут я вспомнила, что я еще Императорское и Королевское Высочество, а не какая-то дама из провинции. Мне даже не надо повышать голос, — Энн?!
Служанка мгновенно возникла на пороге нашей спальни, будто материализовалась из воздуха, — Да, миледи, я слушаю вас.
— Сюда кто-нибудь входил? — задав этот вопрос я почувствовала, что краска стыда бросилась мне в лицо.
— Только я, миледи, — склонила голову Энн, — я распаковала ваш чемодан, и приготовила утреннее платье. Потом пришли от мистера Ларионоффа, принесли письмо для вас, и костюм для милорда. Очень вежливый молодой человек, миледи, жалко, что не офицер. Он забрал британский мундир милорда, и сказал, что он — костюм — больше годится для того чтобы им мыли пол… Кроме того, не стоит дразнить людей британским мундиром. Ведь вы здесь инкогнито. И если дочь русского императора люди будут носить на руках, — Энн хихикнула, — то с сыном британской королевы могут поступить, скажем так, невежливо…
— Спасибо, Энн, — кивнула я, и взяла со столика конверт. На нем было написано четким печатным шрифтом — казалось, будто надпись делали в типографии: «Ее Императорскому и Королевскому Высочеству, Марии Александровне». На обратной стороне конверта стояла печать с каким-то странным двуглавым орлом. Конверт был заклеен прозрачной лентой.
