Андрей до боли прикусил нижнюю губу, но сразу же взял себя в руки.
– Да… Такой вариант я не предусмотрел. Прекрасная дама надела пояс верности, а ключ выбросила в море. И кому теперь суждено стать тем Поликратом? А в общем, ты права, дорогая. Именно так дураков и учат. Я не знаю, какие обеты, в свою очередь, принимал уважаемый мною товарищ Берестин, но раз уж настала пора обетов – в свою очередь клянусь и торжественно присягаю – до полного одоления супостата не искать благосклонности вашей милости, а по достижении оного одоления в первый же мирный день и час сделать вам и только вам официальное предложение… – Не глядя, он потянулся рукой к столу, нащупал первую попавшуюся пачку, резко встряхнул и поймал сигарету зубами. Прикурил от свечи, выпустил дым и тихо закончил фразу: – Или прямо сейчас. Сейчас я громко объявлю о нашей помолвке или сразу свадьбе… Как прикажешь. Шампанское есть, кольцо тоже найдем. Вот только платья с фатой нету. Да они вроде и не обязательны?
Ирина протянула руку и погладила его по щеке, как когда-то.
– А вот это лишнее, Андрей. Не надо, это почти истерика. Ты хорошо начал, но сорвался… Пусть будет так, как ты сказал, – сразу после победы.
– Да, ты права, извини. Пойдем к народу, там Сашка для вас еще много интересного приготовил…
– Так ты действительно ничего из того сна не помнишь? – спросил Воронцов Наташу. Они сидели вдвоем в библиотеке, на старомодном кожаном диване между книжными полками. Наташа посмотрела на него с удивлением:
– Почему ты опять об этом? Я ведь говорила – не помню. Так, обрывки… Мало ли что снится. Я больше всего удивилась совпадению – впервые за столько лет увидела тебя во сне, и тут же ты сам явился…
Воронцов постукивал пальцами по подлокотнику, смотрел в пол, и Наташа вновь ощутила неясную тревогу. Все же слишком сильно изменился Дмитрий, почти ничего в нем не осталось от того давнего, мягкого и доброго ее друга. Она была рада, даже счастлива, вновь его увидев, но это был совсем другой человек, к которому надо было привыкать совсем заново.
Он медленно, словно сомневаясь в необходимости того, что делал, вынул из внутреннего кармана коричневый тисненый бумажник, раскрыл его и протянул Наташе несколько пластиковых квадратиков моментальных кодаковских фотографий.
Наташа взяла их, взглянула.
– Что это такое? – прошептала она.
На снимках, словно на рекламных кадрах какого-то фильма, она увидела себя. В одеждах и декорациях того самого сна. Стоящей во весь рост посреди комнаты, сидящей у журнального столика в кресле и даже едва прикрытую прозрачным пеньюаром рядом с Дмитрием, одетым в старинную военную форму.
– Как это может быть? Не понимаю… – Она с недоумением и даже мольбой в глазах подалась к Воронцову.
– Ну, вспоминай, Наташа… Ты же все помнишь. Постарайся…
И она вдруг вспомнила. Все сразу. В мельчайших подробностях. Уронила фотографии на ковер.
Воронцов аккуратно их подобрал и вложил обратно в бумажник.
– Вот теперь порядок. Оно, конечно, все равно сон, но документально подтвержденный. Реальность высшего порядка. И успокойся ты наконец. Вдвоем как-нибудь выкрутимся. В Замке ты лучше держалась… Может, тебе кофе принести? Или бокал шампанского? Стрессы хорошо снимает…
Воронцов, несмотря на всю его проницательность, ошибся. Потому что привык за последние годы проницать по преимуществу в душах грубых и жуликоватых, всегда готовых сачкануть, объегорить и выгадать. Потому и неверно понял настроение Наталии Андреевны. Он вообразил, что она потрясена и напугана открывшейся истиной. На самом деле совсем иные чувства охватили ее.
С детства ее больше всего привлекали книги и фильмы, где героинями оказывались женщины отважные, сильные и решительные, переживающие необыкновенные приключения.
Оттого, не в последнюю очередь, она и порвала с Воронцовым, ибо что могло ей сулить супружество с флотским лейтенантом? Жизнь на базе и многомесячные ожидания? Вариант с мужем-внешторговцем сулил гораздо более яркие впечатления. Но действительность и здесь оказалась, увы, гораздо прозаичнее. Два года в прокаленном солнцем Адене, в замкнутом и жестко регламентированном мирке советской колонии, потом год в Москве и еще два года в Аддис-Абебе, где было ничуть не веселее.
А потом и совсем тоска. Развод и монотонная, отупляющая жизнь служащей женщины. Вопреки распространенному мнению, жизнь в столице во многом еще унылей и однообразней, чем в провинции. Два часа ежедневно в метро и троллейбусе, дефицит общения, сенсорный, если хотите, голод. Какие там театры, концерты и вернисажи, если, добравшись в полвосьмого вечера до своей квартиры, не можешь и не хочешь уже ничего. И так каждый день, без надежды и просвета…
Жизнь, считай, кончена, но вдруг – резкий перелом: сначала появляется давно вычеркнутый из жизни Воронцов, радость встречи, «свет в конце тоннеля», а теперь и вот это…
Прошли какие-то сутки, а она уже ощущает себя не той замученной жизнью одинокой женщиной, а совсем другой, молодой, красивой, сильной и энергичной – какой и мечтала быть, готовой к приключениям, острым ситуациям и бурным страстям. Словно кто-то резким взмахом стер пыль и муть со стекла, через которое она смотрела на мир, и он засверкал яркими и сочными красками.
Она встала с дивана, и только тут Воронцов, увидев, как изменилось выражение ее лица, осанка, взгляд, кажется, начал догадываться, что с ней происходит. Абсолютно другая женщина стояла перед ним.
…Как всегда в конце долгого и насыщенного вечера, компания начала рассыпаться. Групповые развлечения иссякли, брала свое усталость, появились проблемы, которые необходимо решать с глазу на глаз.
Когда часы пробили два, Левашов увидел, что они с Ларисой остались в кают-компании вдвоем. Кто, когда и куда исчез, они не заметили.
А у них разговор, внезапно начавшийся, перешел в самую острую стадию. Смуглое лицо Ларисы раскраснелось, глаза блестели, и говорила она зло и взвинченно.
– Если бы вы знали, как я не выношу таких вот людей, как вы. Не вы лично, Олег, а все вместе. Богатые, благополучные, утонченные и рафинированные якобы. Все у вас есть, все вы можете. Напитки – самые заграничные, закуски – не иначе как из подсобок Елисеевского, аппаратура – «Акаи», телевизор «Сони», книги – и те читаете напоказ, обязательно вам Джойс, Марк Аврелий, Набоков, стихи – так не Асадов, не Евтушенко даже, а чтоб непременно Мандельштам, Гумилев, Ходасевич с Анненским… И женщин себе выискиваете штучных – Ирина эта, Наталья… Так не пойдет – заплатим, сколько скажет…
«Что с ней? – подумал Левашов. – Откуда вдруг такой срыв?»
Он положил руку на ее ладонь, чтобы успокоить, без всякой задней мысли, но она резко выдернула руку.
