— Много? — удивился он. — Да я как стеклышко! Прикажи буфетчику мне налить, сама посмотришь.
— Сначала слово скажи.
— Какое еще слово? — не понял он.
— Ты же обещал заветное слово сказать против нечистого.
— Какого еще нечистого? — он уже забыл, о чем только что говорил, но твердо помнил о выпивке. — А хочешь, я тебе танец станцую, а ты мне за это прикажешь налить?
Смотреть танец я не захотела, но поняла, что в имении действительно начинается разброд и шатание.
В конюшне не оказалось ни одного конюха. Скучающие лошади при виде меня всхрапывали, поворачивали головы и стучали в пол копытами. Я добралась до закутка Костюкова и потянула дверь. Она оказалась запертой изнутри. Такого еще ни разу не случалось, и я удивилась. Постучав, я позвала волхва:
— Илья Ефимович, это я Алевтина!
Он не откликнулся.
— Илья Ефимович, вы спите?
В каморке было тихо, но там явно происходило что-то плохое. Я почувствовала, за дверями, непонятные всплески страха. Я испугалось, что с Костюковым случилось несчастье, и заколотила в дверь кулаком. В каморке что-то упало, и недовольный голос спросил:
— Ну, кто там еще?
— Это я, Алевтина, у вас все в порядке?
— В порядке, в порядке, я сплю, ко мне сейчас нельзя, — после долгого молчания, ответил предсказатель. — Потом поговорим.
— Меня пытались отравить, я хотела с вами посоветоваться, что делать, — объяснила я прорицателю причину своего неурочного прихода.
Костюков опять не ответил. Я удивилась такому странному поведению, и повернулась, чтобы уйти, но услышала, о чем думают в коморке, и невольно осталась на месте.
— Господи, какой стыд, она теперь все узнает! Ах, дура я, дура! Когда я, наконец, поумнею!
— Понятно, у вас Марья Ивановна, — сердито сказала я, — тогда не буду вам мешать.
— Ладно, чего уж там, заходите, если пришли, — ответил Костюков и открыл дверь.
Кругом прямо на земляном полу вперемешку валялась мужская и женская одежда. Илья Ефимович, отперев засов, юркнул под свой тулуп, и натянул его до подбородка, а Маши вообще не был видно, она спряталась под него с головой.
Быстро же они спелись, всего несколько часов знакомы и уже… А я еще считала себя закоренелой грешницей, — подумала я, оставаясь за порогом.
— А мы тут с Марьей Ивановной решили немного отдохнуть, — не глядя в глаза, объяснил предсказатель. — Так что у вас случилось?
— Пока ничего, но мне одна здешняя девушка подсунула отравленное питье. Я пыталась у нее узнать, по чьему указу она это сделала, а она вдруг сошла с ума.
Не иначе как бригадирская Катерина, она всегда была с придурью, — подумала Марья Ивановна. — Господи, какой стыд, кем теперь меня Алевтина посчитает. Ведь и в мыслях ничего такого не было, а он только обнял, я как будто поплыла и не смогла устоять.
Костюков, словно понял, о чем думает Маша, и объяснил:
— Вы, Алевтина Сергеевна, ничего такого не думайте. Я погадал Марье Ивановне, и вышло, что она все равно за меня замуж выйдет, вот мы и решили, чего ждать…
— Я и не думаю. Дело живое, с кем не бывает. Если конечно замуж, то о чем разговор, — не зная чем успокоить Машу, не очень вразумительно ответила я. — Как говорится совет, да любовь.
— Правда, ты Алевтинушка меня не осуждаешь? — высунулась из-под душного тулупа, раскаивающаяся блудница. — Ты знаешь, я сама не знаю, как все получилось, только мне Илья Ефимович как-то сразу на душу лег!
И не только на душу, — подумала я. — Ну отчего мы бабы такие глупые и доверчивые!
— А отравы, вы не бойтесь. Вас никакая отрава никакая не возьмет, это я точно знаю. Вам нужно бояться маленького человека, — успокоил меня Костюков.
— Почему маленького? — не поняла я.
Трегубова маленьким посчитать было трудно, скорее большим.
В этот момент Илья Ефимович неловко повернулся, и я увидела, что они с Машей под тулупом лежат совсем голыми. Я удивилась, обычно русские девушки, ну, тогда, когда бывают с мужчинами, рубашки не снимают. Особенно днем.
— Так твоя жизненная линия говорит, — очень серьезно объяснил Костюков, — от маленьких людей в ближайшее время, будет тебе большая досада. Особенно опасайся одного с пронзительным взглядом. Больше ничего на твоей руке я не увидел, узнал бы кого тебе точно опасаться, то предостерег.
— А с Алешей, то есть, с Алексеем Григорьевичем, все в порядке? Они с Иваном…
— О них не думай. Живыми и здоровыми вернутся завтра к полуночи. О себе беспокойся. Тебя ждет трудная ночь. Пистолет не потеряла?
— Нет, он лежит у меня в комнате под подушкой.
— Вот и хорошо, а ты этой ночью лучше вовсе не спи. Я бы тебе помог, только, сама видишь, хвораю. Да и не способен я к ратным делам.
— Спасибо, за предупреждение, постараюсь, как-нибудь справиться сама, — стараясь, чтобы голос прозвучал уверено, сказала я, на самом деле, чувствовала, что мне делается очень страшно.
Мне оставалось только пожелать им спокойной ночи и уйти. Два человека, которым я могла здесь доверять, Костюков и Марья Ивановна, ради греховных занятий, фактически бросали меня на произвол судьбы. Но я помнила слова, не судите, да не судимы будете, и не возроптала.
Когда я вышла из конюшни, было еще светло, но солнца уже не было видно, начинались длинные летние сумерки. Вечер был душный, и чувствовалось приближение грозы. На задней части усадьбы, где располагался скотный двор и конюшни, я не увидела ни одного человека. Меня это удивило. Раньше вечерами здесь было многолюдно.
Стараясь не путаться собственной тени, я пошла в сторону господского дома. Оказалось, что там, возле красного крыльца, собрались все обитатели усадьбы. Сначала я решила, что это какой-то сход, но, подойдя ближе, увидела, что люди стоят разрозненными кучками и чего-то ждут. Я медленно прошла через толпу и узнала, о чем они думают и разговаривают. Мои самые неприятные предположения подтверждались, Василий Иванович замышлял что-то мутное. Он объявил, что в честь своего выздоровления жалует дворовым десять ведер водки. Думаю, любому русскому человеку не трудно представить, чем такой праздник должен кончиться.
Разговоры о предстоящем празднике были самые радостные. Особенно всех впечатляло количество водки. Такой щедрости помещика радовались почти все, ну, может быть, за исключением нескольких женщин. Однако в лихорадочном ожидании предстоящего веселья, их никто не стал бы и слушать.
— Вот, барыня, значит, будет нынче и на нашей улице праздник! — радостно сказал мне незнакомый мужичок, с тощей, сивой бороденкой. — Наш барин не промах, недаром о нем говорят: душа человек!
