— Я тоже так подумал, — кивнул Севка. — Тоже так подумал. А потом… Ты ведь не дурак, Данила, ты просто не хочешь этого видеть… не хочешь… мы же шли с тобой вместе с бойцами, которые несли комдива. Им никто не угрожал, они могли его бросить. Они могли сдаться в плен, в конце концов…
— При мне и тебе?
— Да грохнули бы они меня и тебя, если бы хотели. Думаешь, мы их испугали? Или приказ о пленных, которого они не читали? — Севка взял Орлова за отвороты воротника гимнастерки, тряхнул. — А чего так испугался тот постовой милиционер, что принял нож вместо женщины? Он чего испугался? Чего испугались те ребята, которые погибли возле моста, выполняя твой план? Они тебя испугались? Чего боялся капитан Сличенко, когда решился на такой кошмар? Какой страх его гнал, когда он, уже почти мертвый, полз к пульту управления? Что тебя заставляет заниматься твоим делом? Страх перед кем-то? Или желание спасти кого-то? Орлов, ты не хочешь видеть правды, ты себе запрещаешь видеть правду… Вот что я тебе скажу, Орлов. А поймешь ты меня или нет — мне наплевать.
Севка замолчал. Только сейчас он заметил, что Никита стоит рядом и смотрит на него со странным выражением.
— Красиво, — сказал Орлов.
Севка ударил, не задумываясь. Орлов упал на спину, взмахнув руками. Медленно встал, вытирая кровь с разбитой губы.
— И это красиво! Такой символичный и пафосный жест! Да пожалуйста! На здоровье! Оставайся… Только… Только мне и в самом деле нужно четыре машины. Все четыре, понимаете? Мне нужно…
— Я поеду с вами, — сказал Никита. — Я — поеду.
Севка удивленно посмотрел на него.
— Меня все равно здесь нет, — сказал Никита. — Нет меня, меня убили на дороге во время боя. Так что не велика потеря. Я сяду за руль.
— Хорошо, — торопливо кивнул Орлов и посмотрел на часы. — Хорошо. Значит, у меня есть четыре водителя на четыре машины. Теперь с вами…
— Сейчас он достанет из кармана заранее заготовленную бумажку, — сказал, усмехнувшись, Евгений Афанасьевич. — Там будет прописан маршрут до линии фронта, с пометками и предупреждениями…
— Не достану, — сказал Орлов. — Дайте мне карту Сличенко и карандаш. Быстрее, у меня нет времени.
Севка протянул карту, комиссар — карандаш.
— Значит… — Орлов быстро что-то начал писать на карте. — Вот здесь, через шесть километров и через полтора часа, появится воронка. В Москву попадете через час после вашего… нашего отправления сюда. Большая воронка, да еще снизу вверх — пройдете все. Можете и группу с собой взять, если не надумаете ее уничтожить. Сверим часы. Сейчас пять тридцать пять. В семь ноль семь будет воронка. Место не спутаете — там развалины какого-то дворянского гнезда, еще с революции. В пяти метрах от парадного входа будет воронка. Станете перед входом, в интервале от семи ноль семи до семи пятнадцати вам нужно будет три секунды стоять неподвижно, потом сделать один шаг вперед. И все. Понятно?
— Понятно.
— Сейчас вы отойдите к грузовику. Да, имейте в виду, тут будут рыскать немцы. Вам придется бегом преодолеть минимум три километра на северо-запад. Там — небольшой овражек. Вот за ним немцев не будет до полудня. Только не шумите. И собак у немцев тоже нет. Когда мы уйдем, не забудьте утопить снаряды.
Никита подошел к комиссару.
— Извините, Евгений Афанасьевич…
— Ничего, Никита. Ничего. — Комиссар хлопнул Никиту по плечу. — Нам всем приходится делать выбор. И никто не знает, какой выбор правильный.
Никита кивнул Евграфу Павловичу, Севке и пошел к машине. Малышев пожал Севке руку и побежал за ним.
— Всеволод, на два слова, — позвал Орлов, уже поставивший ногу на подножку.
— Что? — подойдя, спросил Севка.
— Я приду за тобой, — сказал Орлов.
— Пошел ты…
— Я приду. Я должен выполнить свое обещание, которое дал Женьке. До декабря я появлюсь обязательно. Самое главное — любой ценой забери старика из его квартиры. Любой ценой. Скажешь Женьке, что иначе он никогда не узнает о том, что случилось с его сыном. И не узнает имени того, кто организовал убийство.
— Что будет с домом?
— Бомба. Пятисоткилограммовая бомба.
— Это не изменит историю? То, что генерал выживет?
— Тебе еще не надоело думать об этом? — спросил Орлов.
— Нет, — честно сказал Севка.
— И тебя я отвезу домой. Ты перебесишься, и я тебя отвезу.
Севка не ответил.
— Все, — вместо прощания сказал Орлов и захлопнул дверцу.
Севка отошел к комиссару и Евграфу Павловичу. Остановился возле них. Они стояли и смотрели, как четыре машины по гудку двинулись вперед. И исчезли. Без вспышки, взрыва или толчка. Были — и не стало.
Комиссар посмотрел на часы.
— Снаряды — в болото. Справимся?
Они справились. Вернувшиеся от леса вместе с Костей бойцы помогли утопить снаряды. Потом Костя сел за руль грузовика, завел двигатель и выпрыгнул из машины.
Грузовик завалился набок, потом перевернулся и медленно утонул.
— А под гатью тут глубоко, — удивленно сказал Репа. — Если бы сюда нас профессор перебросил, все бы и пошли на дно.
— Все, — сказал комиссар, посмотрев на часы. — Пора.
Бойцы и Костя пошли вперед.
Генерал, комиссар и Севка шли в нескольких шагах сзади.
— А мне даже немного жаль Данилу, — сказал Севка неожиданно даже для самого себя.
— Это почему? — недовольным тоном осведомился комиссар.
— Он все это разработал, придумал, провернул все для того, чтобы забрать вас, заставить вместе с ним…
— Ага, сражаться за правильный ход истории, — кивнул комиссар.
— Да, а что?
— А мы сейчас чем занимаемся? — спросил комиссар. — Мы сейчас всем народом чем занимаемся? Не за правильный ход истории боремся?
— Не нужно высоких слов, Женя, — попросил старик. — Мы не боремся, мы работаем. Бороться мы потом будем, в учебниках истории, когда станем единым народом, в едином порыве… Как там говорил Всеволод?
— Но он хотел, чтобы…
— Он хотел, — подтвердил комиссар. — Он хотел, чтобы я с ним сотрудничал. И я буду с ним сотрудничать. Потому что он — Данила Орлов, один из самых честных и порядочных людей, которых я знаю. И один из самых умных.
— Но он же проиграл?
— Он? — приподнял бровь Евгений Афанасьевич. — Это еще не факт.
— Но ведь вы…
— Смотри внимательно, мальчик, — сказал старик. — Он ушел, забрав с собой Никиту… Человека, которого не должно было быть в живых. Так?
— Так, — ошарашенно ответил Севка.
— Он, так или иначе, получил свой аэродром подскока в нашем времени. Так?
— Так…
— И, боюсь, он получил то, ради чего все это затевалось…
— Что именно?
— Учись, Всеволод. Учись, тебе придется с ним, похоже, очень долго общаться… — сказал комиссар. — Ты поверил, что он пригнал сюда установки с люизитовыми снарядами только ради того, чтобы поставить меня в безвыходную ситуацию? Не смеши меня, Всеволод! Он использовал нас, чтобы забрать у Сличенко эти установки, чтобы не дать ему выстрелить и совершить глупость. Мы ему были нужны как тупая ударная сила…
— Вы это знали?
— Догадывался.
— И вы знали, что у него для нас есть выход к воронке? Запасной выход?
— Подозревали.
— И поэтому позволили убить артиллеристов?
— Для наших парней мы всего лишь прогулялись сквозь пространство. Странным, необычным способом, но прогулялись. Если они вернутся назад, то ничего, кроме этого, не расскажут. Тем более что сразу после возвращения они будут сброшены в тыл к немцам. Без вас, Всеволод, если вас это интересует. А появление артиллеристов в Москве, из августа в октябрь… Это вызвало бы слишком много разговоров. Так что Данила потребовал, а мы… мы выполнили.
Севка остановился.
— Не останавливайтесь, молодой человек. Не останавливайтесь, — посоветовал генерал. — Нам нужно торопиться.
— Какие вы все сволочи…
— Мы не сволочи. Кто-то должен уметь убивать. И кто-то должен быть мерзавцем для того, чтобы остальные могли не быть мерзавцами и убийцами. Данила это понял. И это предстоит понять вам, Всеволод. Так или иначе. И знаете что?
— Что?
— Я думаю, у вас получится, Всеволод Александрович.
— Пошли вы все в жопу, — сказал Севка и зашагал быстрее, чтобы догнать Костю и ребят.
— Полагаешь, Даниле были нужны установки?
— И не просто установки, — сказал комиссар. — А установки с люизитовыми снарядами. У него не было возможностей все это заполучить другим способом. Тогда он предоставил такую возможность капитану Сличенко…
— А нам — возможность у Сличенко это отобрать…
— И теперь где-то в прошлом…
— Или в будущем для нас, — добавил невесело Евграф Павлович. — Через год… Или через десять лет…
— Думаю, все-таки в прошлом, — сказал комиссар и добавил уже увереннее: — Точно, в прошлом.
