– А к себе это знание приложить не пробовала?
– К себе?
– Да. Если ведовство в этом деле не требуется… даже хуже – оно как знак бессилия… то чем же таким особенным ты Мишаню до сих пор возле себя держала?
– А я и не держа… Ой!
– Вот-вот: ты ничего не делала – он сам. А если он вот точно так же сам вдруг перестанет, то не знаешь, что и делать. И никто, девонька, не знает, и мужей спрашивать бесполезно – не смогут объяснить, даже если захотят.
– А как же тогда?..
– А никак! То есть средств-то много разных, и все вроде бы проверенные… Только коли нет любви, то и они не помогают, а порой даже хуже делают. Зато испортить все и ту любовь убить – это запросто! И не заметишь как. Средства для любви что решето для воды: зачерпнуть зачерпнешь, а унести не сумеешь. Вот такая она, девонька, жизнь бабья.
Тут и кончилась ершистая и не по годам твердая характером лекарка Иулия. Рядом с Анной оказалась разом впавшая в отчаяние и беспомощность девчонка, потерявшая то, чего, по сути, и не имела, ибо даже не представляла себе, какой драгоценностью владела. Анна и сама не ожидала такого и сейчас вопреки своим недавним мыслям смотрела на лекарку с искренним сочувствием.
«Поверила – и сразу хоть в петлю! Ну да, для нее сейчас словно мир рухнул. То, что почитала незыблемым, оказалось мороком, а самое страшное – вдруг увидела край пропасти, по которому бестрепетно шла все это время в полном неведении. Увидела и обмерла от близости этой жути… Так-то, девонька, в женский мир без боли не входят, и боль эта вовсе не от потери телесной девственности!»
Анна обхватила Юльку рукой за плечи, притянула к себе и тут же подосадовала: хотела ведь строго побеседовать, а вот поддалась жалости. Но что ж тут поделаешь?
– Ты, девонька, не пугайся и не отчаивайся… Ну-ну, поплачь, если хочется, это не страшно. Плохо тебе сейчас, невыносимо, да только не думай, что ты одна такая несчастная. Все через это проходят, обязательно, и никак этого не миновать. И на меня не обижайся, что я тебя так… Вы же, лекарки, тоже людям больно делаете, но, когда надо, для их же пользы. Мне Настена сказывала, что больные пуще боли телесной не любят, когда им про них же самих лекарка правду рассказывает. Но ведь тот рассказ тоже лечит.
И не думай, что вот, мол, я лекарку лечить взялась. Да, взялась, потому что о болезни твоей я больше тебя знаю, да и побольше матери твоей. Сама переболела…
– Ну да, у тебя вон дядька Алексей… От него все девки млеют… и молодухи в Ратном…
Юлька шмыгнула носом и шевельнулась, умащиваясь у Анны под мышкой, отчего у той аж слезы к глазам подступили.
«Царица Небесная, ну прям как с матерью! Как же ты, деточка, лаской обделена! Ведь никого, кроме матери… и отцовской руки не знаешь. А перед остальными держать себя приходится в железном кулаке! Один только Мишаня… Чего ж ты только не сотворишь, чтобы его возле себя удержать? Господи, и обычная-то девица на все пойдет, а уж дочь ведуньи, да еще человеческим теплом обделенная! Каким чудом Красава-то еще жива? А все тем же – девчонка ты пока, баба убила бы и не задумалась… тем более ведунья! А что ж тогда Настена-то меня из-за Фрола?.. Или напраслину я на них возводила?»
Подумалось об одном, а сказалось почему-то совсем другое, но Анна не почувствовала никакого внутреннего сопротивления – сказалось и сказалось:
– Девки, говоришь, млеют? А с чего млеть-то? Он же ко мне измученный приполз – беглец, без дома, без семьи… Как утопающий за ветку над омутом, за меня схватился.
– Так и хорошо, никуда от тебя не денется.
«Эх, лекарка, лекарка… Умная ты, умная, но тут дура, как и все в твоем возрасте. А чему удивляться-то? От молодости это… Хотя некоторые, и повзрослев, о ту же дурь себе головы разбивают: лишь бы никуда не делся, лишь бы мой был, и ничей больше. Да только радости с того…»
– А ты хотела бы, чтобы Мишаня за тебя, как за ту ветку, держался, чтобы возле тебя был лишь потому, что больше деваться некуда? А?.. Вот то-то и оно. А что млеют, так ему-то что с того? На кой они ему сдались?
– Значит, и так нехорошо… другое что-то надо…
Юлька тяжело вздохнула, а Анна чуть не ойкнула, как недавно ойкнула юная лекарка – нет, все-таки необыкновенная сидела рядом с ней девчонка!
«Другое что-то надо…» Как лекарство подбирает. Одно не помогло, значит, другое ищет, а того не знает, что нет от этой беды снадобья и быть не может! А главное-то она поняла? Коли любой ценой при себе держать, то оно и не надобно – самой поперек горла встанет. Хотя этого и взрослые бабы не все разумеют, пока сами носом не ткнутся, да и то, бывает, не догадываются, что не счастье так свое сберегли, а пытку – и себе, и любимому…»
Анна покосилась на Юльку. Та что-то сосредоточенно обдумывала, словно Машка, когда трудную задачку на уроке по счету решала. И снова боярыня подивилась непохожести лекарки на прочих девиц.
«Иная бы сейчас на ее месте вся в слезах да в соплях… а эта… Не успела понять, что чего-то не знает, и тут же принялась выспрашивать, знания готова прямо из горла вырвать. Моим мямлям вдалбливаешь-вдалбливаешь, а все в одно ухо влетает, в другое вылетает. Хотя вон Арина что-то такое с Анютой сумела сотворить; заставила думать, на окружающую жизнь не только через себя смотреть… я так не смогла. А вот с Юлькой почему-то легко получается…
Получается ли? Понравится мне, если и мои так же рассудочно о чувствах рассуждать начнут? С одной стороны, вроде бы и хорошо – голов не потеряют, а с другой? Юлька же все страсти, которые нас бабами и делают, пытается понять и оценить холодным рассудком… Но все равно, неужто чужих детей учить легче? И Корней для этого и задумал учебу вне дома? Мудр, батюшка свекор, ох мудр! Точно, аки лис старый!
Кстати, о мудрости: разговор-то у нас с чего начался?»
– А теперь давай-ка с оберегами твоими разберемся. Ты для чего их мне принесла?
– Так я же…
– Хочешь со мной по-доброму, так не надо врать. – Анна напрягла руку, не позволяя Юльке вывернуться из ее объятия. – Я ведь не ругать тебя собралась – думать вместе будем.
Мать тебе много лет повторяет, что лечение только тогда успешно, когда больной лекарю ВЕРИТ. А что с этой верой станется, если хоть один из твоих оберегов, – Анна кивнула на лежащие рядом с Юлькой мешочки, – не поможет? Если хоть один из отроков испугается? Непременно кто-нибудь да найдется, потому что не они сами захотели от своего страха избавиться, а ты им про него напоминаешь.
Оберег просто так в руку не сунешь – его с надлежащим обрядом отдавать надо, а кто этот обряд проводить станет? Уж точно не я. Во-первых, я их не знаю, во-вторых, с чего ты вообще взяла, что я, христианка, дозволю проводить языческий обряд с отроками, которые только-только святое крещение приняли? Чтобы и мне, боярыне, тоже веры не стало? Значит, придется тебе, но тогда зачем ты обереги мне отдаешь?
