Стэнтон еще раз оглядел улицу. Наблюдение только за входной дверью. Наверх никто не смотрит. Дом в длинном ряду зданий. Полно окон. Возможно, они не знают окно его квартиры. Есть хороший шанс незаметно выбраться на крышу.
Он уловил какое-то движение за спиной и вовремя обернулся, успев перехватить руку с чугунной кочергой, занесенной над его головой.
Нельзя недооценивать ярость разлюбившей женщины. Особенно рыжей ирландки.
– Гос-споди! – выдохнул Стэнтон, борцовским захватом обездвижив Бернадетт. – Ты потрясающая женщина, Берни. Жаль, что не поверила мне.
– Убийца! – заорала Бернадетт. – Безумный убий…
Стэнтон зажал ей рот. Пятый этаж, но окно приоткрыто. Вовсе ни к чему, чтобы полицейские услышали крики и поняли, что спектакль провалился.
– Уй! – Пришла его очередь пошуметь, когда типично британские крупноватые зубы впились ему в ладонь. Они до крови прокусили кожу и теперь уже не казались милыми.
Стэнтон воткнул пальцы в ноздри Бернадетт и запрокинул ей голову. Каштановые волосы коснулись его лица. Он уловил запах духов, который чувствовал в постели.
Бернадетт разжала зубы, но лягнулась каблуком ботинка на кнопках и вывернулась из хватки. Стэнтон сражался вполсилы, понимая, что он здоровый мужик, а перед ним хрупкая женщина. В нем девяносто кило, в ней меньше пятидесяти. Он не хотел причинить ей боль и теперь кровоточащей ладонью и саднящей голенью расплачивался за свою слабость. Бернадетт уже набрала воздуху в грудь, готовясь вновь завопить.
Ничего другого Стэнтон не придумал. Он ей вмазал. Вырубил ее отработанным свингом левой в висок. Впервые в жизни он ударил женщину. Тем более любимую женщину. Стало совсем паршиво.
На столе он заметил карандашный огрызок и листки. Списки покупок, составленные Берни за время недельной идиллии. Стэнтон взял листок.
Кофе. Булочки. Сыр. Фрукты. Вино. Шоколад!!
Хью сглотнул ком в горле. Еще недавно он был так счастлив.
На обороте листка Стэнтон написал: Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я сказал правду. В жизни себе не прощу, что ударил тебя. Я тебя люблю. Прощай.
Он понимал, что это бессмысленно и глупо. Последний раз он просил прощенья, перед тем как застрелил цветочницу. И чуть себя не погубил. По лишним деталям его легче выследить. Хотя все равно образец его почерка остался в больничном формуляре.
Стэнтон запихнул в рюкзак батон, принесенный Бернадетт. Ему уже доводилось во враждебной стране уходить от погони, и он знал, что не стоит разбрасываться едой. Потом снова подошел к окну.
Три шестерки на своих постах. А вон и четвертый. Наверняка старший. Тоже в котелке. Поговорил с канотье, подошел к первому котелку. Стэнтон глянул вверх по улице, уводившей к станции метро. Там стояли полицейский в форме и двое рабочих. Полицейский показал на одну сторону улицы, потом на другую. Сапогом прочертил линию по мостовой. Объясняет, как установить заграждение. Появилось отделение солдат. Они явно получили приказ не шуметь. Сподобил бог увидеть немецких солдат, не марширующих в ногу. Опаньки, на другом конце улицы та же картина.
Сейчас – последний шанс. Полиция увлечена подготовкой западни. Если удастся незаметно покинуть квартиру, будет целое утро форы. По полицейскому плану они с Бернадетт отправятся на поздний завтрак. В котором часу? В одиннадцать? Ну, может, в десять. Наверняка раньше одиннадцати они не встревожатся. А то и двенадцати. Намеренно тянут время, чтобы хорошенько приготовить ловушку. Вероятно, хотят все сделать по-тихому, без прессы и зевак, чтобы никто его не услышал. Полиция и военные получили карт-бланш на расправу с профсоюзами и левыми. Новость, что убийца – англичанин-одиночка, то ли безумный фантазер, то ли шпион, спутает все карты и выставит полицию в неприглядном свете. Он – помеха, с которой надо управиться аккуратно. Арест должен произойти без любопытных глаз.
Значит, еще есть время.
Если только Бернадетт не очухается, что случится довольно скоро. Стэнтон посмотрел на нее, распростертую на полу. Блузка расстегнута, одна обнаженная грудь соблазнительно выглядывает в вырез комбинации. Дыхание ровное, уже хорошо. Будем надеяться, удар не причинил ей большого вреда.
Бернадетт тихонько застонала и пошевелилась.
Из рюкзака Стэнтон достал медицинский набор, который Берни принесла в больницу, чем спасла ему жизнь. Взял шприц со снотворным. Присел на корточки, левой рукой, как жгутом, пережал плечо Бернадетт и ввел иглу в вену.
– Прости, – опять шепнул он. Похоже, это входило в привычку. Но он искренне сочувствовал ей и себе.
Потом застегнул ей блузку, подложил подушку под голову, закинул на плечо единственный рюкзак и вылез на подоконник.
Наступил самый опасный момент. Стоит кому-нибудь из полицейских или солдат окинуть взглядом пятиэтажный дом, и начнется погоня. Но все они поглощены своим делом и стараются не привлекать внимания. Подъем на крышу займет меньше минуты. Шансы неплохие. Стэнтон дотянулся до водосточной трубы. За последние недели он немного ослаб, но после выписки из больницы прилежно восстанавливал физическую форму. Без особых усилий он достиг карниза и влез на черепичную крышу, по которой добрался в конец улицы и спустился на тротуар, миновав заграждение.
Он избежал западни. Но для этого оглушил и одурманил Бернадетт. Мысль эта повергала в отчаяние.
Оказавшись на улице, Стэнтон резво зашагал к вокзалу Лертер. За пределами Митте он снял номер в первом приличном отеле, безропотно уступив суровому требованию оплатить прошедшую ночь, поскольку в столь ранний час горничные еще не приступили к работе. Но его план по маскировке и был рассчитан именно на ранний час. Бернадетт, конечно, опишет, как он одет, и Стэнтон надеялся подобрать себе костюм из вещей, возвращенных из прачечной. Наверняка их уже выложили перед номерами, но постояльцы еще не забрали.
Ему повезло: по дороге в свой номер он раздобыл целый мужской гардероб. В комнате Стэнтон разложил обновки на кровати и занялся собственным преображением. Достал бритвенный прибор, многофункциональный нож с ножницами, налил воды в миску и стал брить голову. Задача не из легких, но Стэнтон приказал себе не спешить, дабы потом не привлекать внимания голым черепом в корочках порезов. К счастью, зеркало над раковиной поворачивалось в петлях, обеспечивая обзор почти всей головы. Он обрился и лишь на макушке оставил коротко стриженную лужайку, как того требовал немецкий армейский образец. Самая уродливая прическа из когда-либо существовавших, подумал Стэнтон.
Покончив с шевелюрой, сбрил бороду, отросшую за время в больнице. Борода нравилась Бернадетт. «Всякая суфражистка втайне мечтает, чтобы ее отымел дикарь, – сухо сказала она. – По крайней мере, так утверждают игривые карикатуры в газетах». Теперь Стэнтон остановился на нитке усов, тоже в армейском стиле. В немецком удостоверении, полученном от Хроносов, он значился как Людвиг Дрехслер, германский юнкер, выросший в Восточной Африке. Сочиняя легенду, Маккласки и ее мастера липы решили, что колониальное прошлое, как и австралийская биография, умерит удивление, вызванное его акцентом и лексикой.
