Акамие сидел у окна, держа на коленях глиняную таблицу из тех, что подарил ему Эртхиа после возвращения из аттанского похода. Знаки на ней были непонятны, и Акамие давно оставил попытки разгадать их. Но сам их вид был приятен, в чередовании крючков и черточек угадывался ритм, и он действовал на Акамие завораживающе. Здесь, в Кав-Араване, когда сменявшие друг друга острая тревога и тоскливая безысходность доводили его до изнеможения, он брал в руки таблицы и часами разглядывал их, ощупывал и гладил, будто вслушиваясь в невнятные обещания.
Айели в это время забивался в укромный уголок и, зная, что господин долго не хватится его, успевал всласть наплакаться, растравляя тоску воспоминаниями о недолгом своем счастье.
Так врасплох и застал их звон подков, сбруи и оружия в каменном дворе, ржание лошадей, деловитое покрикивание и почтительные приветствия.
Акамие отложил таблицы и выглянул в окно. Там, внизу, не было ни суматохи, ни растерянности, словно гостей давно ждали и готовились к их приезду. Все стражи замка высыпали во двор, и главный среди них разговаривал с еще не спешившимся всадником. Тот распахнул простой дорожный плащ, и Акамие разглядел блестящую кольчугу, украшенную золотыми бляхами тонкой работы, и сверкающие драгоценными камнями ножны. Лица всадника Акамие не видел, потому что край полосатого платка, собранного надо лбом складками, закрывал его. Всадник, видно, о чем-то спрашивал евнуха, и тот, взмахивая рукой в сторону окон, отвечал. Акамие, держась за подоконник, высунулся из окна, надеясь лучше разглядеть всадника, и тут он поднял голову. Акамие охнул и отшатнулся.
— Айели! Айели! Сюда, скорее!
Айели вбежал в комнату, пряча заплаканные глаза.
— Господин мой?..
— Что? — удивился Акамие. — Твой господин? Нет, это не он… — и виновато умолк.
— Я только хотел спросить, что угодно господину… — потупился Айели.
— Да, — согласился Акамие, — да, конечно. Послушай, я хочу, чтобы ты оставался в этой комнате, пока я не позову тебя или сам за тобой не приду. Не выходи отсюда, что бы ни случилось.
— Да, господин, только…
— Что — только?
— Если кто-то из евнухов велит мне идти с ним, что мне делать тогда?
— Тогда? — Акамие вздохнул. — Тогда — что делать! Повинуйся.
Пока он повязывал платок, Айели одернул на нем рубаху, расправил складки, а потом красиво уложил концы платка по плечам и на спине. Акамие не желал дожидаться, пока за ним пошлют, как за рабом. Он собирался встретить гостя, как хозяин.
И он вышел навстречу Эртхаане, с достоинством поклонился ему, приветствовал и спросил:
— Что велел передать мне наш брат и повелитель?
Эртхаана наигранно удивился:
— Лакхаараа? Ничего. Я приехал сюда по собственной воле, и наш брат и повелитель ничего не знает об этом. И не должен знать. И не узнает. Ты понимаешь меня, Акамие?
— Нет! — отрезал Акамие. — Не понимаю. Никто не должен здесь находиться, если нет на то воли государя Лакхаараа.
— Ты так послушен царской воле? Или просто боишься меня? — ласково улыбнулся Эртхаана. Эта улыбка и вкрадчивый голос казались точь-в-точь такими, как у отца. Только глаза были холодны. Акамие почувствовал дурноту. Если евнухи-стражи впустили Эртхаану в замок и не препятствовали ему, значит…
— Ты ведь проницателен, — похвалил его Эртхаана. — Недаром Лакхаараа так ценит твои советы. Что тебя удивляет? Что стража впустила меня в замок? О, я позаботился об этом заранее. Купец, который продал Лакхаараа этих евнухов, получил свои деньги дважды. Я купил их у него, и второй раз получил он цену этих евнухов от Лакхаараа, брата моего и царя, пока живет. Куплены они мной и принадлежат мне, как все мои рабы, и только для вида были проданы и носят в ушах серьги с именем Лакхаараа. Знают, что моя воля над ними, и что ослушание — смерть для них, и нет для них спасения, если Лакхаараа дознается до правды и накажет меня. Разве только Лакхаараа господин над ашананшеди? Есть и у меня свои лазутчики, и это тайна, которую ты теперь знаешь, и рассуди, открыл бы я тебе, если бы имел опасение, что ты избегнешь моей воли или исчезнет моя власть над тобой? Лучше тебе быть послушным, как ты привык, тогда я стану обращаться с тобой, как обращаются с рабом, который приятен, и господин ценит его. Ни в чем не испытаешь недостатка: ни в пище, ни в украшениях. Евнухи будут с тобой почтительны и поспешат исполнить любое твое желание, чтобы не вызвать во мне гнева. И ты знаешь, как обращаются с невольником, который вызывает раздражение и досаду у господина своей строптивостью и непослушанием. Нет тебе защиты от меня, кроме покорности. Если покоришься, не увидишь обиды.
— Нет, — сказал Акамие.
И Эртхаана ушел довольный, оставив Акамие в испуганном недоумении, и не повелел разлучить Акамие с Айели, чего опасались оба. Эртхаана рассчитывал, что перенесший пытки и мучения темнокожий невольник станет склонять господина к покорности, и ничьи увещевания не будут так убедительны, как опасения и советы того, кто сам подвергся жестоким страданиям. И Айели, сам того не зная, действовал так, как ожидал Эртхаана.
Но Акамие запретил невольнику вести такие речи, и когда Эртхаане донесли об этом, царевич и этим был доволен. Он желал, чтобы Акамие утвердился в своей гордости и ненависти к нему, зная, что под покровом ненависти и бессилия в изобилии произрастает страх.
Что сделал Эртхаана, так это приказал вынуть из сундуков в покоях Акамие всю одежду, а вместо нее положить новую, привезенную Эртхааной, годную только для тех, что под покрывалом, чтобы даже в том, как он одевается, не мог Акамие черпать сил и упорства.
И так оставался Эртхаана в замке Кав-Араван, не покидая его и не посещая больше узника, трижды три дня.
Это был день, когда, изодрав руки о камни, Дэнеш отчаялся проникнуть в замок. Не в том была беда, что замок неприступен. Крепость, неприступная для войска, — проходной двор для лазутчика. И десяток евнухов не был препятствием для Дэнеша — эти стражи ночной половины годятся только на то, чтобы стеречь прекрасных, чей каждый шаг сопровождается звоном браслетов и подвесок. Но двое ашананшеди, следовавшие за караваном и оставшиеся в замке… Это было другое дело, совсем другое. Дэнеш знал, что, если первая попытка не удастся, второй они ему не дадут. Может статься, ценой его оплошности будет жизнь Акамие. Ведь не в том дело, чтобы проникнуть в замок и уйти из него невредимым. Надо было увести невредимым Акамие.
Один раз Дэнеш видел его. Белый плащ высоко на башне бился, как платок, которым взмахнули, подавая сигнал. Порыв ветра чуть не сбросил его с площадки, он упал, опираясь на руки. Евнух его увел. Дэнеш до заката не шелохнулся на отвесном склоне, зная, что этого-то и дожидаются двое в серых плащах. Они не ответили на вопрос Дэнеша о том, какова цель их пути. Что ж. Обычное дело. Но Дэнешу не нравилось, что в прошлый раз ашананшеди с такой же шнуровкой пытался увезти Акамие. Царь, Эртхабадр ан-Кири, не мог поручить ему этого. Для Лакхаараа должен был постараться Дэнеш. Кто послал того неудачника? Кто мог его послать?
Дело прояснилось, когда на дороге, ведущей к замку, показались всадники. Дэнеш заранее занял удобное место неподалеку от ворот, откуда он мог разглядеть лица неожиданных гостей. То, что он увидел, не принесло ему успокоения. Теперь он даже не мог отлучиться, чтобы поохотиться на горных коз и пополнить свои припасы. Ему были известны особые пристрастия Эртхааны. Дэнеш решил, что будет все время поблизости, что если услышит крик, то войдет в замок немедленно — хотя бы для того, чтобы положить этому конец. Он полагал, что Акамие будет ему за это только благодарен.
Это был день, когда Акамие царапал ногтями стену, не находя сил иначе унять изъевшую душу тревогу. Айели приглушенно всхлипывал в углу.
— Замолчи! — взмолился Акамие. — Ты жалеешь меня, так пожалей! Или мне не страшно? Я бы умер, чтобы не достаться ему, но не могу… не могу. Почему нельзя умереть без ножа, без яда, просто умереть, если не хочешь видеть того, что сделают с тобой?
— Почему бы тебе не подчиниться ему, господин? Покорность избавит тебя от страданий.
— Тебя избавила? — Акамие отшатнулся от стены, обернулся. — Ничто нас не избавит от того, что суждено, а таких как мы — трижды ничто не избавит.
Тут же Акамие пожалел о своем упреке, подошел, сел рядом.
— Айели, последний мой друг, я боюсь. Разве я умею говорить «нет», я, воспитанный так же, как ты? Вкус этого словамне странен… И разве станет Эртхаана слушать меня? Ничем он не похож на твоего господина, нет у меня такого слова, которое остановило бы его. Что мне делать?
Он положил руку на плечо Айели, уронил на руку голову.
— Я боюсь. Если бы только мое отвращение, моя неприязнь к Эртхаане были причиной… Я всегда был послушен. Но кто мне Эртхаана, чтобы оказывать ему покорность? Что он такое после своего отца? Какое унижение было бы моему господину, если бы я достался Эртхаане! А ведь я ему и достанусь — если не умру, а отчего мне умереть? И вот я ничего не могут изменить, только повторять свое «нет», которого никто не услышит, и в любой час, когда ему вздумается, он может поступить со мной, как господин со строптивым рабом, хотя я не раб ему, и он мне не господин, но я в его власти… и никто не придет на помощь.
