– Не буду больше! – сказала Настя.
– Бей хоть каждый день! – сказал Крайнев. – Заберу к себе – хоть ногами.
– Если б мог, забрал бы Соню, – хмыкнула Настя. – Разве не так?
Крайнев понурился.
– Потому она тебя выгнала! – злорадно сказала Настя. – Хотела, чтоб с ней всю жизнь. Разве можно загадывать в войну? Не любила она… Я не в обиде. Не выгнала б, сам не пришел. Мог исчезнуть, не сказав, как меня любишь… – она всхлипнула.
– Настя! – сказал Крайнев. – Я тебе обещаю… Жизнью клянусь… Даже если придется остаться здесь… С Соней не получилось, но я что-нибудь придумаю.
– Хоть бы глазком взглянуть, как там в будущем! – сказала Настя. – У вас нет войны?
– Нет.
– А голода?
– Нет.
– Коммунизм?
– Нет.
– Но людям хорошо?
– По-разному. Есть богатые, есть бедные…
– Главное, что не война, – согласилась она. – Ты в каком городе живешь?
– В Москве.
– Правда? – изумилась она. – Я дальше Города нигде не была. Вот бы посмотреть!
– Посмотришь! – сказал он со страшной решительностью. – И не только столицу. Мы полетим к морю. Хочешь – в Испанию, хочешь – в Грецию, можно в Турцию или Таиланд…
– Нам разрешат?
– У нас не спрашивают разрешения. Садятся в самолет и летят.
Она захлопала в ладоши.
– Я не никогда не видела моря. И папа не видел. Даже не представляю, какое оно!
– Большое, теплое и ласковое. Мы ляжем на берегу, волны станут подкрадываться и щекотать нам пятки. Они игривые…
Она засмеялась. Крайнев взял ее ладошки, стал целовать – пальчик за пальчиком.
– Никому не рассказываю, что ты мне руки целуешь! – сказала Настя. – Чтоб не завидовали.
– Я больше не буду! – сказал Крайнев.
– Что ты! – испугалась Настя. – Целуй! Мне приятно.
– Целовать будем другие места!
– Какие? – шепотом спросила Настя.
– Такие! – сурово ответил Крайнев.
Настя покраснела и стала расстегивать пуговицы на платье.
– Одного не могу себе простить, – вздохнула, – как я сразу не догадалась с чабрецом?..
Они постоянно были вместе. Крайнев забросил домашнюю работу, Насте поневоле приходилось заниматься. В такие минуты Крайнев или помогал, или сидел, наблюдая за ней. Она чувствовала его взгляд, оборачивалась и улыбалась… Волна нежности накатывалась на Крайнева, такая сильная, что проступали слезы. Закончив работу, Настя присаживалась рядом или забиралась ему на колени; они могли сидеть так часами, ни о чем не говоря. И без того было хорошо. Семен, видя все это, перебрался жить в баню, а в дом заглядывать лишь поесть или позвать зятя пособить каком-либо деле. Днем молодожены не ложились в постель. Настя стеснялась – вдруг кто-то зайдет, а он не хотел ее огорчать. Все равно темнело рано, и ночи стояли зимние, длинные. Они ждали их с затаенной радостью, вместе бежали запирать дверь. После чего Крайнев брал ее на руки, нес за ширму, она в это время расстегивала пуговицы на платье и распускала косы. Он опасался вызвать у нее стыд, ласкал бережно. Она отдавалась ему с радостью, а после нежно целовала, отчего у Крайнева наворачивались слезы. Они засыпали, обнявшись, и просыпались вместе; стоило одному встать, как другой тут же подхватывался. В баню они ходили вдвоем. Настя расплетала косы; волосы, густые, тяжелые, падали, закрывая ее до пояса. Она обожала, чтоб он ее мыл, жмурилась от удовольствия, и в свою очередь старательно терла ему спину мочалом. В предбаннике он с головой укутывал ее в тулуп и на руках нес в дом, чтоб, не дай бог, не простудилась. Она сидела внутри тихо, как мышка. В доме Настя сразу располагалась перед открытым зевом печи, сушила волосы, медленно расчесывая их гребнем, а он наблюдал за ее движениями, тая от счастья. Еще они искали друг у друга в головах. Насекомых по деревням хватало, принести в дом вшей было проще простого. "Как обезьянки!" – шутил Крайнев, но, стесняясь даже себе признаться, очень любил, когда она перебирала его волосы тонкими пальчиками. В свою очередь он поддевал гребнем прядь любимых каштановых волос, перебрасывал на сторону, тщательно исследуя образовавшийся пробор. Дурачась, он часто притворялся, что ловит насекомое, топотал подушечками пальцев по пробору, она фыркала и смеялась…
Крайнев не стал осыпать Настю подарками, как когда-то Соню, хотя очень хотелось. Чувствовал, что вызовет неловкость. К свадьбе он приобрел пару обручальных колец из белого золота; они выглядели простенько, хотя стоили недешево. Еще купил роскошную шаль из козьего пуха. Настя ахнула, когда он закутал ее в мягкие кружева, но носить не стала – сложила в сундук про запас. Время от времени она доставала шаль и, разложив на коленях, бережно гладила мягкий пух. Выглядела она при этом такой счастливой, что Крайневу становилось неловко. Он готов был ради нее на любые жертвы, а тут какая-то шаль!..
От них постоянно исходило счастье, окружающие это сразу чувствовали. Саломатин как-то приехал по делу, но, глянув на молодых, засобирался обратно. Крайнев остановил.
– Ильин поправился! – сказал Саломатин. – Уже не хромает. Просит отпустить его в округ к подпольщикам.
– Пусть едет! – махнул рукой Крайнев.
– Нужны документы и штатская одежда.
– На складе есть отрезы, пусть выберет, я знаю хорошего портного. Аусвайс выпишем на любую фамилию. Дам денег…
– Договорились! – сказал Саломатин и пошел к порогу. Крайнев вышел его провожать.
– Говорил – везучий на баб! – пробурчал комбат, вскакивая в седло. – Счастливчик!
– В этот раз не отбивал! – засмеялся Крайнев.
– В том-то и дело, – вздохнул Саломатин. – Я Настю не замечал. Теперь смотрю и не верю. Где глаза-то были? Расцвела, как подснежник в марте!
– Хорошие слова! – оценил Крайнев. – Не забудь! Девушкам понравятся.
– За вами, интендантами, не угонишься! – сказал Саломатин…
Много позже Крайнев не раз упрекал себя за эти месяцы бездействия. Вокруг гремела война, лилась кровь, гибли тысячи людей, а он затворился в деревне Долгий Мох, как на необитаемом острове, и наслаждался любовью, забыв обо всем. Умом Крайнев понимал: то, что случилось впоследствии, он все равно предотвратить не мог. Однако ум не всегда бывает в согласии с сердцем. Слишком страшной оказалась расплата.
В окно поскребли под утро. Крайнев проснулся и несколько мгновений настороженно прислушивался, ожидая, повторится ли странный звук. Не повторился. Зато послышалось, как завозился, гремя цепью, Полкан во дворе. Внезапно пес заскулил, и Крайнев, сунув босые ноги в сапоги, как был, в одном белье, выскочил наружу.
В предутренних семерках он не сразу заметил скорчившуюся у стены фигурку. Подбежал, наклонился.
