Это, как я понимаю, относилось уже к постсоветским реалиям двухтысячных годов.
И хорошо – Замку лишняя нагрузка на мозговые ячейки. Не помню имени, но был в свое время советский писатель-фантаст, в рассказе которого герои вырвались из плена планетарного электронного супермозга, именно забив ему оперативную память неразрешимыми логически задачами, перемежаемыми ерундой вроде: «Последнее дело – запивать шашлык лимонадом».
В нужный момент Шульгин толкнул нас в сторону, и тут же мы оказались на омерзительно грязной и вонючей площадке перед «черным ходом» той самой коммуналки, где мы с Сашкой заседали еще «до исхода». Предполагалось, что она защищена от любого постороннего проникновения, ментального или физического. Туда не смог в критический момент послать тревожный сигнал даже сам Замок. Точнее, послать-то послал, а вот защиту его сигнал не пробил.
Здесь Сашка прямо на глазах отмяк, не просто успокоился, а перешел в совсем другое психологическое состояние. Будто фронтовик, внезапно получивший отпуск или длительную командировку в глубокий тыл после года, проведенного на самом переднем крае.
Огляделся с доброй улыбкой, предложил располагаться, чувствовать себя как дома, указал рукой на квадратный дубовый стол с пузатыми резными ножками, явно сохранившийся «от раньшего времени».
Стол был безусловно отличный, на каком-нибудь аукционе, даже и Сотби, за него наверняка дали бы хорошие деньги, соразмерные с ценой всей квартиры, но покрывала его жалкая, местами облезшая до тканевой основы клеенка в бледных цветочках. На ней стояло именно то, что я помнил по первому посещению и что походя воспроизвел Сашка. Применительно к другому составу компании.
Четыре толстых фаянсовых тарелки с надписью «Нарпит НКТ» [48], рядом с ними бывшие в употреблении алюминиевые ложки и вилки. В центре – две бутылки зеленого стекла с залитыми красным сургучом пробками, граненые стаканы, три банки кильки в томате (вскрытые), литровая банка баклажанной икры. На двух тарелках побольше – малосольные огурцы и небрежно, но от души нарезанное сало. Домашнее, как бы родственниками из деревни привезенное или на колхозном рынке купленное. Хлеб круглый, ржаной, в хрущевские времена стоивший 16 копеек, а до того – кто его знает. На газовой плите древнего образца белела кастрюля, которой раньше не было, и от нее явственно тянуло запахом свежесваренной картошки в мундирах.
– Ни хрена себе!.. – восхитился Берестин и добавил еще пару крепких выражений.
– Осталось только убедиться, что перед нами не муляжи из папье-маше, – щелкнул языком Левашов, направляясь к столу и протягивая руку к бутылке. – Ну да, именно «Особая Московская», Главспиртпром НКТ. Не траванемся?
– Ну, в пятидесятые годы люди это пили и ели. Мы с Андреем прошлый раз выжили. Если за время нашего отсутствия сюда кто-нибудь яда сыпанул – тогда не знаю. «Но аппаратура – при ем!» Шульгин достал из кармана и подкинул на ладони гомеостат.
– Тогда разливай, и продолжим. Становится интересно.
Я откупорил бутылку и разлил точно, грамм в грамм, как в станционном буфете.
– Надо же, – беря в руки стакан, сказал Алексей. – Сто лет за таким столом не сидел. Разве что в лейтенантах еще. Хорошая у тебя память, Саша.
– Дай бог, чтобы не только память, – в виде тоста произнес я, и все выпили, каждый со своими мыслями и своим настроением.
– А ничего. – Левашов внимательно прислушался к себе, как прошло и каково послевкусие. Зацепил полную ложку кильки. – Тоже ничего. Не хуже омаров… Жили же люди.
Почти сразу все растормозились, начали активно закусывать, будто все прочие заботы исчезли или отодвинулись в несущественную сейчас даль.
– Только, Саш, с памятью у тебя не совсем, – сообщил я, наливая по второй. Указал на стоявшую перед ним тарелку. – Я абсолютно убежден – прошлый раз было написано: «Общепит». То есть сдвинул ты лет на десять назад, а то и на двадцать.
– Свободно. Я последнее время где провел? В тридцатых. Вот и запало. Но это же несущественно?
– Не понимаю, для чего все, – спросил Левашов, – если мы имеем дело с нашими единственными союзниками? В лучшем случае – посеем недоверие… Не проще ли все решать напрямую? Чего ты сейчас тревогу объявил?
Олегово пристрастие к этически безупречным позициям и поступкам меня иногда развлекало, иногда раздражало.
– Союзниками… Кто бы спорил. А ты знаешь в российской истории союзников, которые в тот или иной момент ее не предавали? Грубо или мягко, из давно копившейся злобы или сиюминутного интереса. Я – не знаю. Очередной завет Козьмы Пруткова: «Возлюби своего ближнего, но не давайся ему в обман». А в башне мне показалось, что у меня в мозгах что-то зашевелилось. Или зонд для подслушки просовывают, или лишние мысли внедряют…
– Это у тебя очередная матрица зашевелилась, – усмехнулся Олег. – Устраивается поудобнее. А если без шуток, по «гамбургскому счету», в результате наших взаимодействий с Антоном мы всегда оказывались в выигрыше, не так? Что имели на «входе» и что имеем «на выходе»? До знакомства с ним мы были уважающие себя, но, в общем, вполне рядовые, если не никчемные «эстеты». Попавшие в затруднительное, если не безвыходное положение Здесь… – Он не стал уточнять, что мы имеем здесь.
– Правда, белке приходится бежать все быстрее и быстрее, чтобы колесо не переломало ноги, – меланхолично заметил Сашка. – Боюсь, скоро дыхания может не хватить…
– И тогда? – с сократовской интонацией поинтересовался Олег.
– А я знаю? Может, наши недоброжелатели сломают не ноги, а шеи, а то, наоборот, вздохнут с облегчением…
– Как Антон, сидя в бессрочной тюряге…
– Кстати, господа, – вмешался я, – сидел ли он там на самом деле – отдельный вопрос. Мы что, не знаем, как настоящую дезу оформить можно? А тут ерунда, картиночка и трогательный рассказ невинно пострадавшего сидельца…
– Хм, – со значением произнес Левашов. – Ты у нас, разумеется, знаток. Но безграничный скептицизм ведет к полному отрицанию всего. Таким образом, не имеет смысла и наша нынешняя ассамблея…
– Смысл она в любом случае имеет, – возразил до того молчавший и с интересом изучавший почти забытый коммунальный антураж Берестин. – Другое дело, что если не верить Антону совершенно, то предприятие лучше не затевать. Как идти в горы, подозревая, что напарник в любой момент может обрезать страховку…
– Я же не это имею в виду. Просто перед шагом, который может стать окончательным, нужно проиграть все варианты. И совсем не в Антоне дело. Фактор Замка, это, знаете ли… – Олег сделал значительное лицо.