Настоящий удар я получил на следующий день. Утром Блуд сам вызвался отвести меня в лагерь северных воинов и забрать оттуда Любаву. Скорее всего, боярин опасался, что я снова сбегу, да на сей раз еще и с ценной информацией о его намерениях. Но в данном случае меня это вполне устраивало: явиться за Любавой в сопровождении ближнего боярина князя и с его слугами. Что могло быть лучше?
Но судьба решила иначе. Я опоздал ровно на один день. И сейчас, я думаю, что тут сыграло роль не коварство боярина, намеренно задержавшего меня накануне. Нет, думаю, что Блуд и сам не мог предвидеть того, что произошло ночью.
Вечером в лагерь приехал сам князь Владимир. Выехав на своем белом коне в центр столпившихся воинов, он объявил своим бывшим соратникам, что благодарен им за службу. Благодарен за то, что они привели его в Киев и фактически посадили на княжеский престол.
– Вы уже давно ждете обещанной награды, – сказал он глядящим на него во все глаза воинам. – Я клялся вам, что награжу вас бесчисленными сокровищами и позволю завладеть многими богатствами этого города. Завтра я сдержу свое слово.
По этому торжественному поводу в лагерь по княжескому повелению было завезено большое количество пива, браги и хмельного меда из киевских погребов. Владимир отправился в свой высокий терем, окруженный ближними дружинниками, а в лагере начался пир. Пили много, да и как не напиться, если все тяготы позади и завтра ты станешь богачом?
А глубокой ночью, когда близился рассвет и усталые караульные под храп пьяных товарищей дремали возле затухающих костров, лагерь окружила многочисленная черниговская дружина. Триста воинов, специально вызванных князем, трезвые и выспавшиеся, со всех сторон обложили стоянку северных воинов. Почти тотчас к черниговцам присоединились дружинники самого князя Владимира.
Когда над Днепром показался красный круг солнца и наступило утро, судьба северной рати, пришедшей с Владимиром, была предрешена. Силы были не равны. Северные воины все равно вступили бы в бой, много положили бы вокруг себя врагов, дорого продавая свои жизни, но Владимир предвидел это. Поэтому им был избран мягкий вариант.
Можно не сомневаться, что наилучшим решением проблемы того, как избавиться от своих прежних соратников, ставших теперь ненужными и опасными, было бы их поголовное истребление. Но Владимир отлично знал, что за бесстрашный народ северные воины, и не хотел устраивать побоище в Киеве с риском потерять в бою лучшую часть своих людей.
Черниговские дружинники молча, составив багряные щиты, принялись теснить гостей в сторону днепровских пристаней. Северная рать так же молча громадной тесной толпой медленно двигалась к реке.
Оружия никто не вынимал, только наконечники копий сверкали над заостренными шишаками шлемов.
Никто не хотел спешить. Обе стороны надеялись закончить дело мирно, без кровопролития, которое могло оказаться ужасающим для обеих сторон.
Облако пыли, поднятое ногами многих сотен людей, двигалось к пристаням. Высыпавшие из домов киевляне, а вместе с ними и мы с боярином Блудом и его слугами наблюдали это медленное вытеснение чужого войска за пределы города.
Самого князя нигде не было видно, он решил не присутствовать. Всем здесь командовал черниговский воевода – человек, у которого уж точно не было никаких обязательств перед пришедшими с Владимиром воинами.
– Кажется, твоих дружков сейчас выставят из Киева, – сказал мне Блуд, пристально наблюдавший с пригорка за происходящим. – А я-то все думал-гадал, как князь собирается исполнять свое обещание им. А он вот что придумал… Что ж, умно и ловко!
Боярин щурился, силясь разглядеть происходящее получше, но было далеко и пыль скрывала многое…
– Мне бы вызволить оттуда Любаву, – сказал я задрожавшим голосом. – Она ведь наверняка там, среди них…
Блуд перевел на меня взгляд своих серо-коричневых глаз с белками, розовыми от постоянно лопающихся сосудов, и в первое мгновение не мог понять, о чем это я. Потом вспомнил, усмехнулся.
– А-а, ты все о своей девушке, – ответил он. – Нашел о чем думать! Ну да ладно, давай поближе подойдем. Посмотрим, что можно сделать.
Но сделать было ничего нельзя. Задуманная князем тайная спецоперация проводилась так, как только подобные вещи и могут проводиться. Черниговские воины не знали Блуда и не подпустили его близко, а их начальник сделал вид, что не видит ближнего боярина. При виде Блуда он юркнул в сторону, принявшись яростно покрикивать на своих воинов.
Пока черниговцы и княжеские дружинники теснили северных воинов к пристани, какие-то разговоры между ними происходили. Поэтому всем было уже ясно, что кровопролитие не предполагается. Струги, привязанные к причалам, были пусты и ждали своих хозяев.
Я увидел знакомые уже носы кораблей с головами деревянных идолов и принялся искать глазами тот, на котором плыл сюда вместе с Вяргисом и его товарищами.
Ага, вот и они! Мрачный Вяргис, взбешенный Ждан, резво хромающий рядом, а вот и знакомое румяное лицо Канателеня…
Любава шла рядом с ним, опустив голову и не глядя по сторонам. Боже, как сжалось мое сердце при виде ее – моей желанной и такой милой!
– Вот она! – возбужденно крикнул я Блуду, толкнул его локтем. – Боярин, надо вызволить мою девушку.
– Да? – отозвался Блуд, не оборачиваясь. – А как?
Вот на борт струга взошел Вяргис с лицом чернее тучи, за ним следующие несколько человек, помогшие забраться Ждану, а потом и Канателень принялся подсаживать мою Любаву…
А что я мог сделать? Кинуться туда и попытаться пробиться сквозь строй черниговских воинов? А затем смешаться с толпой озлобленных и взбешенных северян и попробовать что-то объяснить им?
– Не вздумай, – словно прочитав мои мысли, буркнул Блуд и для верности схватил меня за рукав кафтана. Он выразительно глянул на своих слуг, стоявших рядом, и они, точно поняв своего господина, тотчас сомкнулись вокруг меня.
– Если Любаву увезут, – сказал я твердо, – то я ни на что не согласен. Вообще, я тогда за себя не отвечаю. Мне нужна эта девушка!
Боярин промолчал и отвернулся.
Как же так? Неужели сейчас прямо у меня на глазах увезут мою Сероглазку? Неужели мы больше никогда не увидимся?
В отчаянии я принялся озираться и вскоре заметил в толпе стоящих и наблюдающих за зрелищем киевлян воеводу Свенельда. Если Блуд выглядел просто задумчивым и отстраненным, то на лице Свенельда были написаны все чувства, владевшие им. Гнев, обида, стыд.
Обида за то, что его – киевского воеводу – даже не поставили в известность о готовящемся. Гнев на князя Владимира, совершившего вероломное предательство по отношению к своим прежним товарищам, которым он был на самом деле всем обязан. И стыд за себя, который не смог предотвратить такой позор…
