– Чем же платить-то повелишь? – поинтересовался Слан.
– А мне все едино, – спокойно ответил Константин. – Можно золотом, можно серебром, приму и железо с медью, могу и камни-самоцветы в уплату взять.
– И назад вернуться тоже дозволишь? – уточнил атаман.
– Если желание будет, – равнодушно пожал плечами Константин. – Только учти, что запрошу я с вас много. Не один год потрудиться придется.
– И сколь же берковцов [111] железа на каждого положишь во искупление? – поинтересовался атаман.
– По сотне, – коротко отвечал Константин. – Как привезете, так и все – отработали. Тот, кто там останется, станет за свои труды гривны от меня получать.
– Ежели я здесь из болота руду добывать бы начал, то больше пары берковцов за лето мне нипочем бы не извлечь.
– А ты что же, из рудознатцев будешь? – поинтересовался Константин.
– Коваль я, – пояснил Слан. – А ковалю без того, чтоб самому руду добывать, не можно.
– С тебя тогда и полсотни хватит, – скинул князь. – Твой труд подороже будет.
– Все едино два с половиной десятка лет на тебя спину гнуть придется, – усмехнулся атаман.
– Если из болота добывать – тогда да. А там в земле железа столько, что при удаче за одно лето рассчитаетесь, – обнадежил Константин.
– А коли не подсобит мне Авось? [112]
– Тогда за два-три, от силы – за пять.
– А не боязно тебе? Вдруг я соглашусь, а там, в местах глухих в бега ударюсь? – полюбопытствовал Слан.
– И будешь как волк всю жизнь в лесу отсиживаться, – улыбнулся князь. – Глупо оно как-то выходит. Тебе и здесь-то, близ болот жить надоело.
– А тебе почем знать? – грубовато перебил атаман. – То моя боль.
– Не надоело бы, так ты сейчас со мной не сидел бы, да про прощение не выспрашивал. Думаешь, не вижу я, как ты все прикидываешь? Тут и слепой по одним твоим вопросам учуял бы, что тебе твоя нынешняя жизнь хуже горькой редьки.
Словом, после долгих разговоров, обсудив княжеские предложения со своими людьми, Слан дал добро, но, узнав, что Константин едет в Киев, запросился вместе с ним.
– Ты же сам сказывал, что на работу и со всей семьей можно ехать. А у меня женка под Киевом осталась, – хмуро пояснил он. – А людишки мои – в том не сумневайся – боле никого не тронут. Да и редко тут кто ездит в зимнюю пору, – добавил он, подумав.
Поехал атаман не один – с ним увязался какой-то мальчишка.
– Я его зимой в лесу подобрал. Поводырем он был у слепого старца. С дороги они сбились. Старец совсем замерз, а этот крепким оказался. Мы его снежком растерли, так он вмиг оклемался и даже не кашлянул ни разу. Одно слово – Поземка. Так и ходит за мной с тех пор, как хвост привязанный. Да и кличут нас схоже, по-зимнему [113] . Он мне теперь как брат меньшой.
На суде, устроенном в близлежащей деревне, выяснилось, что Слан не лгал. Он и сам не убивал, и людям своим не позволял этого. Более того, они и брали в деревушках и селищах только самое необходимое, причем иногда, когда удавалось потрясти мошну проезжего купца, еще и расплачивались за взятое. Бывали случаи, когда они, сжалившись, сами одаривали какую-нибудь бедную вдовицу или убогую чету стариков.
«Ну прямо тебе Робин Гуд из Черниговского леса»,– думал Константин, выслушивая свидетельские показания.
Прибыв в Киев, Слан немедля подался в свою деревню. Там он первый раз едва не попался монастырским служкам, однако успел вовремя уйти. Теперь же ему довелось повстречаться с бедой во второй раз, и убежать, как прикинул с тоской бывший атаман, навряд ли получится. Высок тын княжеского терема. Осилить-то можно, да, пока лезть будешь, десять раз стрелой снимут. Ворота тоже на запоре, да и ратников во дворе много. Одна надежда оставалась – на царя.
– Не в дружине он у меня, – сказал Константин. – Под Черниговом из лесу вышел, услыхав, что я татей милую, если они сами с повинной придут. А про резу… – он пристально посмотрел на Слана, который виновато опустил голову. – Про резу он, может, и сказывал, да мне не до того было.
– Ну что ж, в железа его возьмем да головой игумену за обиду отдадим, – сделал вывод Андрей Мстиславич.
– Не холоп я – смерд вольный, – не выдержал Слан.
– Какая разница, – зябко передернул плечами киевский князь.
Холодно становилось, потому и торопился он побыстрее решить дело, которое не стоило выеденного яйца.
– За обиду вира положена. Да ты и сам поди про это знаешь. Есть чем у тебя заплатить?
Слан опустил голову, потом с надеждой поглядел на Константина. А рядом с ним застыл Поземка.
Когда монах бил челом на Слана, мальчишка стоял поодаль. Поначалу он кинулся к названому брату, а потом, сообразив, что помочь сможет только Константин, метнулся за ним.
Вообще-то, не стоило из-за таких пустяков ссориться с хозяином терема, ох не стоило. К тому же виноват был Слан перед Константином, утаив кое-что, и, как оказалось, немаловажное. С другой стороны, просто так лишаться кузнеца и нарушать свое слово было тоже нежелательно.
– Погоди, Андрей Мстиславич, – остановил Константин князя. – Он за обиду настоятеля и так наказан – дальше некуда. Жена его вместе с сынишкой малолетним живота лишились. Между прочим, по повелению того же игумена, который их на мороз с твоего благословения выгнал.
– То божий суд был, – не согласился киевский князь. – А на земном гривны уплатить надобно.
Чувствуя себя хозяином положения, киевлянин приосанился.
– А почто ты так рьяно заступаешься за него? – осведомился он у Константина. – Последнее дело – божьих людей забижать. Опять же, зубы он повышибал монаху. За одно это с него по Правде русской дюжину гривен надлежит взыскать, да самому страдальцу гривну выложить.
– Так ведь он хоть десять лет в твоем порубе просидит, но ни куны единой не заплатит, – не сдавался Константин. – А я готов сегодня же их отдать. Согласен, Февроний? – обратился он к монаху.
Тот замялся. Ох, не одобрит строгий игумен, если монах согласится на это. Но и то рассудить – ежели Слана в княжеский поруб отправят, то монастырю от этого и вовсе никакого прибытку не будет.
– Дак я, как отец Александр скажет, – промямлил он.
– Здесь его нет, а ждать нам недосуг, – заявил киевский князь.
Если бы Константин приехал к нему попросту в гости, он еще поупирался бы. Очень уж ему не по душе такое поведение пришлось. «В моих вотчинах моих же смердов под свою заступу берет, да еще из тех, кто уличен в татьбе, – сопел он мрачно, размышляя, как быть. – И ведь не уступает, будто я здесь и вовсе никто. А супротив становиться из-за пустяшного дела тоже ни к чему. Ну кто я ныне? Одно название, что князь, а на деле – подручник. Может, если здесь уступлю, так он в остальном не так суров будет. А-а, ладно», – и уже вслух произнес:
