По Невскому и Гороховой все еще везут раненых и убитых. Толпа отнимает покойников у полиции и переносит их к Казанскому собору с криками: „Шапки долой!“,„На колени перед мучениками!“ В одном месте Невского толпа, отняв три трупа у полицейских, кладет их на снег и, опустившись на колени, поет „Со святыми упокой“. Конница карьером несется на поющих и разбрасывает их в стороны, но они сейчас же опять собираются. В другом месте несут труп рабочего с пением молитвы, сменяющейся революционной песней. Два студента с обнаженными головами везут убитого товарища… А в это время пехота уже дает залп по толпе у Полицейского моста. На Морской, у арки и на Певческом мосту кавалерия бросается вперед и рубит народ шашками, раскраивает черепа, не щадя ни женщин, ни случайных прохожих. Стреляют недалеко от Думы…
Небывалое, невиданное зрелище представлял собою в это время Петербург. И как бы в довершение фантастической картины бунтующего города, на затянувшемся белесоватой мглою небе мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и глазам казалось, что на небе три солнца. Потом, в 3-м часу дня, необычная зимою яркая радуга засветилась в небе, а когда она потускнела и скрылась, поднялась снежная буря. И народ, и войска были в это время в каком-то неистовстве. На Полицейском мосту вновь и вновь раздавались залпы пехоты: вдоль по Невскому, в ту и другую сторону, в обе стороны по набережной Мойки и даже на лед ее, куда прыгали, спасаясь от пуль, обезумевшие люди. Стреляли и в момент затишья, в небольшую кучку людей, прижавшуюся к дому Строганова, и в толпу, бросавшую камни вслед проезжающему офицеру.
Три дня продолжались в городе бесчинства казачьих и вообще кавалерийских разъездов. Но на всех перекрестках, несмотря на постоянные атаки кавалерии, продолжали собираться толпы. На Невском, недалеко от Думы, подле колониального магазина Романова, где на стене и панели виднелась еще запекшаяся кровь, слышались злые народные шутки: „Вчера на этом месте тут живой кровью торговали…“ В пятом часу дня, 10-го, на Невском и многих других улицах внезапно потухло электричество и произошла паника. Прошел слух, что скоро закроют водопровод. Слухи – правдоподобные и неправдоподобные, совершенно фантастические – продолжали расти, волнуя воображение. Магазины были закрыты, многие забиты досками. Но улица и во мраке продолжала жить необычайною, возбужденной жизнью, впервые взволнованная, словно пробужденная от вековой внутренней спячки. Только перед больницами, где с утра до ночи толпился народ, стояла гробовая тишина: люди пришли искать своих – ранеными или убитыми, но не могли их доискаться. Часть трупов тщательно скрывалась администрацией в каких-то больничных сараях, куда можно проникнуть только за подкуп. Многим беднякам не удалось увидеть своих покойников: полиция вывезла и похоронила их в братских могилах Преображенского и Успенского кладбища в 3 час. ночи, обманув публику, допытывавшуюся о времени похорон».
* * *
– Можете ли вы, Роберт Христофорович, определить место входа в камеру, где расположена ваша машина, если мы исходим из того, что она стоит под башней на Ватном острове? – спросил Романов, поднявшись в отведенную немецкому археологу комнату.
Тот, прищурившись, посмотрел на князя.
– Вы же понимаете, что живым до нее не дойдете, – сказал он, – цеппелины почуют ваш страх и вашу ненависть.
Князь улыбнулся.
– Пусть вас это не беспокоит.
Колдевей вздохнул.
– Если ваши генералы скопировали расположение входа с нас, то смогу. У вас есть план города подходящего масштаба?
Князь протянул карту, взятую им в картографическом управлении Главного штаба. Такие карты, на которых был прорисован не только каждый дом, но и линии канализации, управление делало ежегодно по заказу полиции – чтобы войска на случай беспорядков в городе могли успешно действовать против восставших. Он разложил ее на столе и показал Колдевею Ватный остров, на котором и стояла башня.
– Длина коридора была 307 футов, он шел строго на юг, – сказал археолог, отыскивая в углу карты линейку масштаба, – а футы в саженях – это сколько?
Князь задумался.
– Примерно 0,15 сажени, – сказал он, – 307 футов – это около 45 саженей.
Колдевей по линейке масштаба отмерил нужную длину на бумажке и приложил ее к карте, считая от центра башни.
– Вот.
Романов посмотрел на карту. Получалось, что вход находится на Александровском проспекте, который шел от Большого проспекта к Кронверкскому, с восточной его стороны, у городского питомника. От питомника был переброшен мост к Ватному острову с находившимися на нем казенными винными складами и винным заводом – зданиями из красного кирпича, где во времена винной монополии перегоняли спирт. Теперь там были казармы и штаб Петроградского сводного отряда цеппелинов, а над ними, упираясь своими стальными рельсами в устроенные для нее по краям острова железобетонные фундаменты на сваях, поднималась гиперболоидная башня. И заснеженные двухэтажные пакгаузы под ней были похожи на перевязанные ленточками коробки с подарками под рождественской елкой, которые родители кладут своим ненаглядным детям, набросав сверху, как снег, вату. Конечно, те родители, у которых есть деньги на подарки в Рождество.
На том месте, куда показывал палец археолога, на карте не было ничего, но рядом находилось какое-то небольшое здание, вероятно относящееся до питомника.
– Но я надеюсь, вы не собираетесь туда идти? – повторил Колдевей.
– Принадлежность к императорской фамилии, – вздохнул Олег Константинович, – не позволяет мне врать, даже в мелочах. Хотя по нынешним временам это довольно старомодный взгляд, я его придерживаюсь.
Он вышел от Колдевея. В столовой князя ждал Бурцев.
– Сейчас, Олег Константинович, я вас покину, – сказал он. – Надеюсь, собачьи носы цеппелинов не учуют запах моей к ним ненависти. Тем более что чувство ненависти я давно в себе поборол, еще на английской каторге. Это плохое чувство – оно не дает жить.
– А как вы попали на английскую каторгу? – спросил князь.
– Английское правительство отправило меня туда по просьбе русского, – сказал Бурцев, – но прежде, чем уйти, я хотел спросить у вас, Олег Константинович, как вы съездили в Царское Село. Я не допытываюсь у вас относительно цели визита. Но – не случилось ли чего-нибудь странного?
Князь усмехнулся.
– За исключением того, что мне пожаловали трость, а потом зачем-то решили ее забрать, – ничего.
– Трость? – вздрогнул Бурцев.
