Что? Бог Себек? Пусть извинит бог Себек!
Менелай шел, спотыкаясь. Трое верных спотыкались в отдалении. Он их не ждал, а они не могли его догнать. Если б он остановился, то, возможно, упал бы. Он больше ничего не боялся, только не хотел упасть.
Когда впереди поднялась пыль, это, без сомнения, были колесницы.
«Почему со мной произошло такое? Как это могло получиться? — думал Менелай. — Почему я не поговорил об этом с братом?!»
Менелай не знал, что в доме брата его ждала засада Эгис-фа и Клитемнестры, что лишенный сына Пелей-мирмидонянин заключил с Эгисфом союз, что Троянская война, убив таким диковинным способом Агамемнона, не сплотила, а разобщила греков…
«Как Одиссей уже раз десять высаживался на берега? И ничего… Никогда ничего! Почему ему, безродному псу, так везет?!»
Из облака пыли действительно выплыли колесницы.
Прекрасная Елена, не путать с Еленой Прекрасной, окунулась в воду, заключенную в камень, и вернулась в полутемную комнату, спасающую от ярчайшего полуденного света и зноя.
Повелитель был там, в молчании, сидел с закрытыми глазами.
Она подошла, осторожно погладила его плечи, спину, прижалась влажным, прохладным после воды телом.
— Я мертв, — произнес Рамзес, не открывая глаз.
Спартанка прижалась к нему еще сильнее и беззаветней.
— Когда я умру, тебе не выжить здесь.
— Я не хочу думать об этом, — отвечала Елена.
— А я не хочу умирать, зная, что убиваю тебя. Я уже пережил смерть любимой жены. Ты знаешь.
Нефертари казалась Елене старшей сестрой. Она надеялась свидеться с ней после смерти. Она была благодарна, что повелитель все рассказал о Нефертари.
— Теперь я хочу принять только свою смерть. Понимаешь? — спросил Рамзес.
— Нет.
Он долго думал, прежде чем решиться… Он было открыл рот, чтобы сказать: «Я долго думал, прежде чем решиться». Но не сказал. Так он вселит в нее сомнение, а ему нужно передать ей свою убежденность.
Он мог либо убить всех этих непрошенных гостей, и первым ее непрошенного мужа. Не иначе! Истребить, чтобы уничтожить навечно тайну северной войны. Никто бы не узнал, где находилась причина ревности, из-за которой гибли народы.
Вместе с тайной он убил бы ее, последнюю любовь. Не будь в его молодости первой любви, подлинной, но так быстро, так обидно оборвавшейся… Кто знает? Но Нефертари была.
Он умрет со дня на день, и эту светлую девушку, отдавшуюся ему искренне, до конца, ее забьют палками, или проломят голову камнем во тьме храма Амона-Ра, или, чего доброго, скормят крокодилам… Жить ее не оставят. И сделают это его же сыновья. И предотвратить это невозможно.
Рамзес представил себе, как его преждевременно умерший возлюбленный старший сын убивает свою мать, преждевременно умершую возлюбленную Нефертари. Рамзес содрогнулся. Мало что могло его напугать.
Он решился, и уже ничто не сдвинет его волю.
— Меня нет. Боль лишает меня разума. Я этого никому не скажу. Но ты должна знать.
Елена заплакала. Скажи ей кто-то пять лет назад, что она будет плакать из-за мужчины, который старше ее больше чем вдвое.
— Я хочу подчинения! — вдруг сказал Рамзес.
И она с готовностью, подняв голову, повторила несколько раз:
— Да, да! Я все сделаю! Я подчинюсь! Я все сделаю для тебя.
И лишь тогда, услыхав это, Рамзес Великий открыл ей:
— Здесь, в стране Кемт, находится твой муж.
— Он истощен, — докладывал врач, — он еле жив, о Великий Дом.
— Но ему лучше, чем мне? — спросил Рамзес.
Врач-жрец из храма Тота почтительно и печально склонил голову. Он проклинал свое бессильное искусство.
— Значит, лучше, — сделал вывод Рамзес. И неожиданно добавил: — Жизнь-здоровье-сила!
У них было пять дней попрощаться. Так назначило врачебное искусство для восстановления сил Менелая, и так назначил себе Рамзес. Продержаться пять дней. Не уйти с Анубисом раньше.
— Ты должна не просто жить там, среди них, — говорил он Елене. — Ты должна убедить их не пойти войной на нашу с тобой страну.
Он облачил ее в белоснежное одеяние, безупречной, ослепительной чистоты.
— И ты не должна признаться, что любила меня. Никогда. Что бы ни случилось. Ты понимаешь?
Она соглашалась безропотно. Но добавила:
— Это трудно.
И вот наступило утро, когда в зал ввели Менелая. Переводить слова должна была Елена. По воле Рамзеса, кроме троих, в зале никого не было. Ни единого стражника.
Рамзес разглядывал Менелая и представлял, как тот станет лежать на Елене. Елена представляла то же самое, и ей это не нравилось еще больше, чем Рамзесу.
— Приветствую тебя, странник, в конце твоего пути, — сказал Рамзес, превозмогая особенно острую в тот день боль в нижней челюсти, отдающую в затылок.
Он все время боялся, что тело разрушается, от него плохо пахнет, а он сам не замечает. И потому он желал, чтобы Елена скорей уехала.
Прекрасная Елена выступила из темного угла, где она стояла под нависающей статуей, и повторила на языке данов, на чистейшем спартанском наречии:
— Приветствую тебя, странник, в конце твоего пути.
Одиссей, возможно, почувствовал бы, как замогильно тосклив ее голос. Но Менелай лишь видел, видел, видел! Он видел ту, что искал!
Ее не было в Трое!!!
Одиссей не солгал…
— Ты должен лечь ниц перед правителем страны Кемт! — объявила Елена.
Рамзес удивленно взглянул, он ничего не говорил.
Менелай помедлил… И опустился на каменные плиты.
Елена с гордостью и любовью смотрела на Рамзеса.
Великий Дом понял. Он ответил ей прощальным, последним взглядом любви.
— Встань! — сказал он.
— Встань! — проговорила на языке данов Елена.
— Я сохранил для тебя твою жену в неприкосновенности. Ничего не прибавляй больше к моим словам. Я приказываю, ты обещала!
— Я сохранил для тебя жену твою, хотя ты и не заслуживал.
— Где ты был все это время? — спросил Рамзес. — Разве боги тебе не открыли, что она здесь, под моей защитой? Или ты не слушал богов?
— Где ты был все это время? — повторила Елена. — Разве боги тебе не открыли, что она здесь, под моей защитой? Или ты не слушал богов? Или нашел себе иную жену?
— Я воевал за нее! — вне себя от волнения, задыхаясь, отвечал Менелай. — Мы разрушили город… Мы отобрали богатый город у хеттов и разрушили его, и сожгли.
Елена перевела.
— Расскажи мне об этой войне, — попросил Рамзес.
— Расскажи о войне, Менелай. Может быть, тогда мы поймем, где ты был так долго, — сказала Елена.
…Рамзес слушал чужую плавную речь и голос любимой, который прояснял смыслом далекие звуки «народов моря», и переспрашивал:
— Так ты утверждаешь, что такой поход, поход через море на тысяче кораблей начался… из-за одной женщины?! Из-за нее? Ты уверен?
И не слушал ответа Великий Дом Рамзес Второй Великий, а вспоминал: «Царство хеттов и союз племен надо связать долгой, утомительной войной. Они не станут ссориться из-за власти. Значит, война должна разгореться из-за женщины».
— Послушай, дан! — он перебил рассказ Менелая. — Отчего хетты, ты говоришь, так слабо помогли Велуссе?
— Я слышал от пленных троянцев… и от брата… На южных границах у хеттов возникли какие-то переселенцы. Хетты боялись их.
— Так, так… — Рамзес кивнул головой.
«Разыскать Ба-Кхенну-фа!» — подумалось ему остро и быстро. Но с этой мыслью боль еще усилилась, выстрелила вдоль по хребту, и Великий Дом едва не потерял сознание.
— Я дам тебе дары… — сказал он из последних сил. — Помни меня и будь благодарен. Где твой корабль?
И эхом отозвались в голове певучие слоги Елены.
«Моя женщина знает язык дикарей…» — с некоторым сожалением пронеслось в больном воображении.
— Но корабль сожгли… Твои слуги.
— Его корабль сожгла береговая стража, — перевела Елена.
— А, да… Я забыл. Я дам и корабль. И золото… Тебе нужно золото? — спросил он уже только ее.
— Мне ничего не нужно, — ответила Елена.
«Она же не советник с хитрой головой», — сообразил Рамзес.
— Тебе нужно будет золото, чтобы подкупить вождей. Чтобы стравить их.
«Она же не Ба-Кхенну-ф…»
— Я буду молить Зевса о продлении твоих дней… — начал Менелай.
— Вам надо уплыть быстрее! — сказал Рамзес Елене. — Я умираю.
Она была сильной, спартанка, дочь Тиндарея. Ей хотелось разбить голову о каменный пол — она сдержалась. Только слезы вырвались на свободу, не получилось остановить беглецов.
Менелай принял их на свой счет.
Рамзес Второй Великий не знал, что приступы боли скоро пройдут, чтобы вернуться через пять лет. Он не знал, что переживет многих из тех, кто сейчас жив, и даже молод, и еще здоров. Он не знал, что уже пережил своего бывшего охранника Мес-Су. Он не знал, что через пять лет, когда боль вернется, она вернется с удвоенной силой и что он станет по-настоящему сходить с ума, зато, отступая, боль будет дарить ему отсутствие себя, неземное блаженство, и он поймает откровение и решит, что болезнь прислана ему Осирисом ради этих великолепных, лучших на свете дней — дней, когда боли нет.
