начинает она, но я не даю ей договорить, разжимая руки и выпуская из объятий.
— Не смог, — отвечаю я чересчур резко и, помолчав, добавляю. — Извини… Просто этот вопрос я буду задавать себе до конца дней. Не смог. И это самая щадящая версия ответа. Есть и похуже.
— Будешь есть? — спрашивает она, чуть помолчав.
Есть…
— Знаешь, как ввести в ступор иностранца, плохо знающего русский?
— Как?
— Произнести при нём такой вот диалог. Есть есть? Пить есть, а есть нет…
— Что?.. — она улыбается. — Ты сам придумал?
— Нет, — вздыхаю я без тени улыбки. — Не я. Может быть, Задорнов, но не уверен. Пойдём есть, раз у нас есть, что поесть…
— Егор! Вставай! Проспали!
Я смотрю на часы.
— Не так уж сильно проспали. На пятнадцать минут всего.
— Ну, ладно я, — бегает босая Наташка, — но ты-то как умудрился? Ты же в жизни ни разу не просыпал!
— И на старуху бывает порнуха, — бормочу я откидывая одеяло. — Эх, проваляться бы весь день в постели, правда?
— Правда, правда, — соглашается безо всякого энтузиазма Наташка.
Мысли её сейчас заняты совсем другими вещами.
— Я там чайник поставила. Воду горячую отключили.
«Воду отключили» — это как Аннушка, уже пролившая масло. Сон сразу как рукой снимает. Я вскакиваю с постели и бегу в ванную. Верю, конечно, но хочу сам увидеть это чудо — отключение горячей воды прямо в день знаний. Типа авария где-то.
Если до этого момента всё было как-то… ну, типа вилами по воде писано — то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет — то теперь сомнений не остаётся. Отсчёт пошёл. Предсказание Мурашки сбывается.
Я выглядываю в окно. Аварийной машины нет. Ну, да, Мурашка говорила, машина будет стоять, когда мы приедем… Всё равно… всё равно не по себе. Мышь, гадкая тварь, забирается внутрь и начинает скрести. Скребёт, скребёт, скребёт, сучка…
Звоню парням. Всё тихо, всё в порядке, слесарь ковыряется в соседнем подъезде. Кто, интересно координирует операцию, если Джон и Гия закованы в кандалы и загибаются в лефортовском Алькатрасе? У гидры много голов, у Змея Горыныча тоже. И мы знаем не все. И как тогда их зачистить? Как выжечь калёным железом? Как спалить дотла?
Сначала я участвую в долгих и муторных разборах вчерашних полётов. Докладываю лично товарищу Андропову, сдаю отчёт, отвечаю по тысячи раз на одни и те же вопросы.
С задержанными ведётся работа. Я к ней допуска не имею, да и интерес мой ограничен. Меня интересует не дурь, не участники трафика, не покупатели за рубежом, если такие действительно имеются. Меня интересуют имена и явки в Тбилиси.
И то, как говорится, поздно пить «Боржоми», поскольку силы уже переброшены. Скачков там. Толян тоже там. Бойцы имеются. Боевой техникой занимается Тимурыч. Казалось бы, чего ещё надо, всё организовано, время есть, обратисмся спокойно к своим делам. Тем более, с причудами времени я знаком не понаслышке.
Нет же, как неразумный нетерпеливый ребёнок каждую секунду смотрю на часы. Соображая, когда уже пора… ну, когда уже пора…
Впрочем, насколько сегодняшний день окажется решающим, волнующим и приближающим великое и светлое будущее, мы узнаем чуть позже. А пока переходим к следующей передаче. Дорогие друзья, начинаем нашу программу «Ребятам о зверятах»…
Как и всегда сегодня я беседую с председателем КГБ о причинах и последствиях, и об остальных вещах тоже. Сегодня я немного нервозный, но это понять можно…
— Ну что, — начинает Андропов и поправляет очки. — Есть у тебя что-нибудь про народовластие?
— Есть, Юрий Владимирович, — киваю я ему. — Личные наблюдения и соображения.
— Ну, давай, посмотрим, чему тебя жизнь научила.
— Народовластие это нам следует внедрять как можно скорее, практически, немедленно, а ещё лучше, вчера. Что именно? Начните с выборов в сельсоветы и горсоветы в маленьких городах и деревнях, где численность населения не превышает пять тысяч человек.
Андропов щурится, слушая меня, но пока не перебивает.
— Народ, то есть избиратели, должны получать опыт этой самой демократии. И вот это низовое народовластие поможет укрепить будущую демократию снизу, прямо из-под сохи. Важно, чтобы выборы были непартийными, и граждане могли сами предлагать и выбирать тех самых людей, которых знают лично и видят их работу.
— Хм… — неопределённо выдаёт председатель.
— Начав с небольших населённых пунктов, — гну я свою линию, мы сможем постепенно расширять эту практику, перекинув сначала на города с численностью населения до двадцати тысяч и даже до пятидесяти. Лет через десять можно будет внедрить альтернативные выборы и для городских советов, где проблемы касаются конкретных хозяйственных вопросов. Это поможет тренироваться в борьбе с коррупцией, ой, простите с хищениями, и в контроле жителями над муниципальными расходами, основанными на местных налогах.
Через десять лет? — хмурится он. — Не слишком-то быстро, да?
— Так мы же и не торопимся, — парирую я. — Главное, сохранить страну и не просто с наскока ввести демократию и полную свободу, ради того, чтобы заявить, будто у нас демократия. Важно научить людей, как школьников. У нас нет времени на столетний генезис, но выстраивая правильную политику, мы можем выработать программу, когда необходимые для существования государства институты возникнут без шока и станут востребованы обществом, станут его недотделимой частью. Для начала, отходя от нашей сложившейся практики, когда все голосуют за безальтернативных кандидатов, мы постепенно укрепим гражданское общество. Граждане станут хозяевами своей собственной жизни, и через десять лет научатся влиять на общегосударственные вопросы.
Выдав это я замолкаю, а Андропов, делает записи в блокноте.
— Звучит вроде правильно, — кивает он. — Но я совсем не уверен, что нужно настолько широкое вовлечение масс. Подотчётность нижестоящих органов перед высшими, жёсткий контроль и дисциплина, причём железная трудовая дисциплина, мне кажутся гораздо более важными… Я боюсь, учитывая то, что ты рассказал о девяностых, такое медленное вхождение в демократию не убережёт нас от детских волнений, сепаратизма регионов, создания удельных княжеств и прочих негативных явлений. Наша демократия должна нести черты национального уклада. Понимаешь? Быть хорошо скоординированной по вертикали.
Тьфу! Иногда у меня возникает такое чувство, что все мои действия напрасны. Что я ничего, просто ничегошеньки не смогу изменить. Сколь верёвочка не вейся, а совьёшься ты в петлю…
Ну что же… делу — время, потехе — час…
