Естественно, Максим никуда не дернулся, а пошел смотреть вокзал.
Вот зря! Лучше перебдеть, чем недобдеть…
Ненашеву обязательно следовало узнать человека, знакомого по старой черно-белой фотографии. А «мужику в шляпе» человек, пометившего его нейтральным цветом, сразу бросился в глаза.
Гражданин рейха, переводчик многочисленных совместных советско-германских комиссий, а в глубине души обер-лейтенант абвера барон фон Каттерфельд возвращался на западный берег Буга, неся для немецкой разведки много вкусного. Эх, аккуратненько бы гада топориком по куполу.
Иначе нельзя — органы немца отпустят. Он дипломат, мать его етить!
Местный вокзал Саша видел на лишь старых черно-белых фотографиях. Построили его в девятнадцатом веке, а в пятнадцатом году сожгли отступавшие русские войска. Далее поляки, освоив руины, отгрохали внушительное белое здание, чем-то похожее на белый дворец-замок магната-шляхтича.
Царящая внутри прохлада приятно накрыло разгоряченное тело капитана.
Миновав массивные двери, Панов оказался в центральном зале.
У входа журчал небольшой фонтан, освежавший знойный воздух, врывающийся с улицы. Пол, словно шахматная доска, весь вымощен белой и светло-зеленой плиткой. Портреты Ленина, Сталина и Молотова на белом фоне висели на массивных колоннах.
Саша втянул носом знакомый запах детства.
Так когда-то, в семидесятых, пахли станции: нагретым камнем, пылью, лакированным деревом потертых скамеек. А запах сгоревшего угля, масла и креозота, состава которым пропитывали деревянные шпалы, создавали неповторимый аромат. Будто вновь он едет в отпуск с родителями, куда-то в Крым.
Максим неторопливо обошел вокзал, с любопытством озираясь по сторонам и читая подряд все лозунги, объявления и правила. Народу в залах не много. Семичасовой поезд недавно ушел на восток, а следующий отправится около двенадцати ночи.
В одном из закутков торговали товарами для пассажиров. Наверняка тут знали о суровой доли засланцев и товары, необходимые для оказания первой помощи иновременным пришельцам, продавали уже с наценкой.
О, какие муки испытывают пришельцы, взяв руку опасную бритву! Просто шекспировский накал страстей! Или это герой Достоевского, вглядывается в зеркало и гордо произносит: «тварь я дрожащая или право имею». Страшно зайти в парикмахерскую, вдруг дрогнет рука брадобрея и все — привет тебе начинка для гробов.
Впрочем, ряд граждан, наивно пытается сунуть в предвоенное время девушек, предварительно не снабдив их… запасом прокладок или ваты, бывшей жутким дефицитом на войне, на весь период переноса [15].
Но кто бы ты ни был, Максим Ненашев, я тебя побрею!
Капитан, плюя на заведенную традицию, купил безопасную многоразовую бритву. Затупившиеся лезвия владелец точил самостоятельно, небольшой брусочек находился рядом в бархатной коробочке. Изделие массово выпускал московский завод «СТИЗ». Панов искренне вздохнул, мечтая о настоящей, опасной для щетины бритве из знаменитого «города лезвий» Золингена. Она осталась в будущем, а железка, найденная в чемодане, казалась лишь достойной лабораторных опытов над мышками.
Но вдруг пригодится? Максим спрятал ее во внутренний карман сапога.
А это, что еще? Панов приценился, и коробка советских сигар «Капитанские» сделала чемодан чуть тяжелее.
В туалетной комнате капитан быстро привел себя в порядок, а затем двинулся к киоску «Союзпечати», проникаться местными реалиями. Желательно культурными и спортивными: надо знать, что у публики на слуху.
Купил газеты «Правду», «Известия» [16] и местную «Зарю». Не пожалел червонца на «Краткий курс» и стенографический отчет XVIII съезда ВКПБ в синей обложке. Если уж вживаться, то по полной.
Ненашев развернул газетный лист.
Давно знакомая борьба за себестоимость и экономию средств. Отстает производительность труда, не на всю катушку используется техника. В Полесье осушают в день по тысяче гектар болот. Максим усмехнулся: «Надо же, вот кто мостил в сушь дорогу вермахту».
А вот и «его» Астрахань! Колхозники стали жить лучше и покупают в дом панцирные кровати. Привычный столбик на последнем листе: управление иностранных операций за доллар дает пять с половиной рублей, а за фунт — двадцать один рубль и тридцать восемь копеек.
Открыв толстенный том, капитан принялся жадно читать стенограмму съезда, выискивая знакомые места.
Сталин как всегда на высоте. Блок трех агрессивных государств, всячески ущемляя интересы неагрессивных стран, поставил вопрос о новом переделе мира. Прочие империалисты хотят отсидеться в стороне и втравить Советский Союз в войну с Японией и Германией [17]. СССР желает мира, надеясь лишь на себя, дружбу с мировым пролетариатом и поддержку стран, желавших сохранить мир.
Дальнейшая вакханалия докладов и прений поражала богатством и красотой языка. Страна готовилась к войне против фашизма, ясно намекнув господину Гитлеру, что русские уже были в Берлине. Если надо, то поднимутся неисчислимые рати советской земли, неслыханным громом сотрясется земля и не оставив от стран «оси» даже лужицы на асфальте.
Если нападут империалисты, Красная Армия обязательно выгонит врага обратно и, выполняя интернациональный долг, поможет восставшему пролетариату страны-агрессора сбросить цепи угнетателей.
Он пролистнул еще пару станиц, оставив позади избитую всеми цитату об «умножение числа советских республик» исключительно агрессивным вооруженным путем. Мол, все летели на съезд с медом, и лишь эта пчела с каплей дегтя.
Тогда верили люди, особенно молодежь, что Красное знамя коммунизма взовьется везде, люди объединятся и весь земной шар будет принадлежать трудовому народу. Тогда навсегда исчезнут и войны, и несправедливость.
Он вздохнул, читая дальше, что Рабоче-Крестьянская Красная армия отличалась от царской армии, как небо и земля.
Вот она, главная анафема, что вечно тормозила военное дело. Помогать предстояло восставшим братьям, когда тылы капиталистических армий горят синим пламенем.
«Но, как всегда, отделил бог воду от суши», Панов ехидно улыбнулся и начал листать страницы, желая найти слова, сказанные съезду флотом.
Моряки сорвали не менее бурные аплодисменты, помянув про Петра Великого, про традиции русских моряков, героев Чесмы, Синопа, Севастополя и мужество флота, проявленное в первой мировой войне [18]. Поворот к иной политике проходил постепенно.
В окружающий мир добавилось еще больше реальности.
