Он учил нас три года, с 9 по 11 классы. И поэтому многие из нас совершенно не знали математику.
И ведь весь педагогический коллектив знал обо всем, но ничего поделать не мог – Любавину было за пятьдесят, и он в свое время учил и Ивана Ивановича, нашего директора, и завучей, и многих учителей. Потому что работал в нашей Боговещенской школе номер один чуть ли не тридцать лет.
И он жил математикой. Он считал все и везде. Он ел с математикой на уме, он ходил по улицам, мысленно что-то считая и решая задачи. Поэтому он никого не замечал и ни с кем не здоровался.
Он очень своеобразно разговаривал – частенько вставлял перед словами букву «и», а после слова – «к». И выдыхал при этом носом, издавая соответствующий носовой звук – чтобы было понятно, я использую буквенное сочетание «Хм-м».
Вот стоим мы с Миутой на нашей улице Кучеровых у его калитки, держим в руках книжки, которые взяли в библиотеке – нам библиотекари откладывали новинки из книжных поступлений.
Стоим, разговариваем, расстаться, блин, не можем… Мимо идет Дмитрий Иванович.
Мы ему:
– Здравствуйте, Дмитрий Иванович.
А в ответ – тишина… И вдруг, сделав несколько шагов, Дмитрий Иванович резко тормозит. Оборачивается, возвращается к нам, и говорит:
– Ну-к, чевой-то вы там и-читаете (Хм-м)?
– Да вот, Дмитрий Иванович, фантастический роман Казанцева «Льды возвращаются», и еще Стругацких новая повесть.
– Давайте-к, давайте-к (Хм-м)! Я и-прочитаю и вам отдам!
Парадокс был в том, что Дмитрий Иванович, наверное, единственный из учителей любил и читал те же книги, что и мы, молодежь. И никогда не забывал принести нам на урок и вернуть книги. И это – при потрясающей общей забывчивости. Которая проистекала из его увлеченности.
Например, во время урока он поднимает «за разговоры» меня и Миуту и говорит:
– Монасюк и Мивута – явные и-хулиганы! Я вынужден и-пригласить в школу ваших и-родителей (Хм-м!)
И тут же забывает об этой угрозе! Можно было к нему подойти после звонка, поговорить о чем-то – он уже ничего не помнил! За все время учебы я не могу припомнить случая, чтобы Дмитрий Иванович вызвал хоть кого-то из родителей в школу…
Он был влюблен в математику. Он был увлечен ею. И он был наивен, словно младенец – он верил нам «на слово» во всем, это нам-то, пройдохам и разгильдяям!
А в результате мы в подавляющем большинстве не знали математики. Ну, кроме тех, кто просто любил этот предмет и постигал его, так сказать – не взирая на особенности преподавания.
Но в чем же, собственно, эти, так сказать, особенности преподавания нам Дмитрием Ивановичем математики заключались?
Да в том, что на его уроках мы веселились. И в силу некоторых особенностей Дмитрия Ивановича учить его предмет нам не было нужды!
Вот скажите – если по какому-то предмету вы можете не учиться, а хорошие оценки, тем не менее, получать, вы будете сами по себе учить уроки? Ну, из-за сознательности, что ли?
Вот сейчас я бы это делал, да и другие, наверное. Но тогда мы были детьми, я имею в виду – 9-й класс, когда на все три оставшиеся обучаться в школе годы к нам пришел учителем математики именно Дмитрий Иванович Любавин.
А к 11 классу, когда мы были уже практически взрослыми, и понимали в большинстве, что к чему, было поздно: я, в частности, настолько отстал, что тригонометрию просто-напросто не понимал, то же было и с алгеброй. В хрущевской школе высшая математика не изучалась, предмет этот так и назывался – «Алгебра и элементарные функции».
Вот эти-то функции мы элементарно и не знали!
Все дело в том, что Дмитрий Иванович был хорошим человеком, но учителем – никаким. История уже знает подобный пример – Николай 2-й Романов, последний император России. Он тоже был хорошим, мягким человеком, но никаким самодержцем.
Несколько примеров из наших уроков математики.
Начался урок. Дмитрий Иванович сидит за столом, мы – за партами, у доски – Вовка Палкин. Вовка – вечный неуспевающий, в отличие от подавляющего большинства – не только по математике. Дмитрий Иванович смотрит перед собой, но не видит ни нас, ни того, что мы кидаем к доске Палкину скомканные листы бумаги с решением теоремы. Но никак не можем попасть точно к его ногам.
В классе стоит легкий гул. Все занимаются, кто чем. А Дмитрий Иванович погружен в свой внутренний мир, мир цифр, линий и геометрических фигур, и пребывает там, то есть – вне класса.
Но вот по прошествии некоторого времени он возвращается к нам. Он поворачивается к Палкину и доске, видит, как мучится Вова, который исписал (исчеркал) половину доски, но все – как-то не так и не тем, чем надо, и встает. Он быстро подбегает (именно не подходит, а подбегает) к доске, выхватывает из руки Палкина мел, несколькими быстрыми движениями пишет правильное решение, и говорит,
– Ну, и чегой-т ты задумался? Вот так и-правильно! И-сядь, чятыре!
После чего он ловким движением хватал сухую полную пыли меловую тряпку, вытирает доску, машинально засовывает тряпку себе в карман и идет к своему столу, чтобы поставить Палкину в журнал «четверку».
Шум затихал. Все внимательно наблюдают происходящее, хотя мы и знали, что будет дальше. Но это зрелище никогда не надоедало нам.
Дмитрий Иванович тем временем вновь полностью растворялся в восхитительном мире цифр, но теперь кроме него в нем присутствовали также и мы.
– Чегой-т и-здесь непонятного, – говорил он, быстрыми движениями заполняя рядами символов и цифр доску. – Можно и таким (Хм-м!) способом и-решить…
Тут ему нужно что-то стереть с доски. Не глядя, он шарит рукой по низу доски, не может нащупать тряпку и лезет в карман.
Он достает носовой платок, быстро стирает ненужное с доски, и кладет платок на место тряпки. Быстро заканчивает писать, осматривает написанное, и поворачиваясь к классу, говорит:
– Вот и-таким способом (Кхм-м!).
Он достает из кармана пиджака меловую тряпку вместо носового платка, высмаркивается в нее, и стоит перед нами с густо измазанным мелом лицом, победно улыбаясь.
А мы все – хохочем. Потом хором говорим:
– Дмитрий Иванович, тряпка!
Он с недоумением через стекла висящих на кончике носа очков смотрит на свою руку, видит не платок, а тряпку, смотрит на доску и, естественно, видит свой платок. Забирает и кладет платок в карман, а тряпку – на место, на низ доски.
И говорит нам:
– Ну, и чегой-т вы и-хохочете? Чегой-т тут и (Хм-х) смешного?
Далее следует объяснение нового материала, затем нам дается домашнее задание. Которое никто, кроме немногих энтузиастов, и не думает делать.
