Пока ждали подхода Шестакова, пехота покинула грузовики и в пешем порядке, развернувшись в цепи, стала продвигаться к границе деревьев, занимая позиции перед атакой. Я шел вместе с ними и волей неволей смотрел на этих людей. Только вчера они были безвольными военнопленными, доведенными до состояния рабочего быдла. Сейчас, после нескольких победных боев, это снова были воины держащие в руках оружие, готовые идти вперед и крошить врага, напавшего на родину. Они не знали, что большинство боев у нас пишется на видеокамеры, имеющиеся почти у каждого бойца, и если возникнут неприятности с органами госбезопасности СССР, видеозаписи, в качестве доказательства всегда будут под рукой. Хоть в такой малости, мы им поможем. Как с такими солдатами, готовыми рвать противника зубами, смогли допустить немцев чуть ли не Москвы? Дайте им цель, дайте нормальных командиров, возможность и снабдите всем необходимым, и никто не захочет снова нападать на нас, просто некому будет. Я видел пустые глаза освобожденных пленных, в которых уже не было надежды, теперь рядом со мной шли воины, такие же как те, кто прошел через Альпы с Суворовым, такие же как те, кто разгромил Наполеона и потом гулял победителем по улицам Парижа, такие как те, кто прибивал щит к воротам Царьграда. Сейчас я шел рядом с ними, держа в руках автомат Калашникова, облаченный в камуфляж конца двадцатого века, но при этом чувствовал умиротворение, когда молчит совесть и ты уверен, что делаешь нужное дело.
Шестаков вышел на связь и доложил, что проехал место побоища в лесу. Значит, до атаки оставались несколько минут. Рядом, с таким же автоматом Калашникова в руках, присел Егор Карев, все время находившийся рядом со мной и выполняющий обязанности телохранителя. Я глянул на его лицо и увидел такое же спокойствие, как и у всех остальных.
'Как там сказал товарищ Сталин? Наше дело правое. Так оно и есть, правое. А кто не спрятался, я не виноват' — скаламбурил про себя.
За леском, в котором мы притаились, грохотали гаубицы и хлопали минометы. Несколько раз на связь выходил Левченко, и спрашивал, когда мы будем атаковать, а то немцы уж слишком давят.
На дороге долгожданно послышался шум работы двигателя трофейного танка. Вот он сам показался в сопровождении грузовика, везущего легкую зенитную пушку.
'Вот ведь хозяйственный этот Шестаков. Надо будет отметить. Все теперь снова атака.'
— Всем это Феникс. Вперед.
Глава Абвера, адмирал Канарис сидел на земле и тихо ругался, позволяя перевязывать санитару разбитую при падении самолета голову. Такого провала с ним еще никогда не было, еле унесли ноги, потеряв при этом самолет сопровождения. Профессиональная злость, подогреваемая недавно испытанным паническим страхом, заставляла его терпеть боль и мысленно придумывать кары всем, кто допустил, что самолет начальника военной разведки Германии чуть не уничтожили на полевом аэродроме Люфтваффе в глубоком тылу немецкой армии.
Чувство, что события вышли из-под контроля пугали Канариса и заставляли мобилизовать весь свой интеллект и жизненный опыт разведчика на решение возникшей задачи. В отличие от нескольких офицеров разведки и охраны сопровождающей его в этом полете, он увидел то, что не заметили другие. По роду службы, адмирал был в курсе большинства технических разработок и в Германии и в мире, и о зенитных ракетах давно шли разговоры, но все упиралось в системы наведения и управления. А тут, при уничтожении истребителя, пущенная с земли русскими ракета, сама изменила траекторию полета и сбила самолет. Такого оружия он еще не видел и оно в состоянии изменить всю расстановку сил на фронте, и побить один из главных козырей немецкой армии, фронтовую авиацию, которая играла одну из важнейших ролей в разгроме противника. При облете разгромленного аэродрома он разглядел на поле несколько неизвестных бронемашин и что особенно поразил его так это тяжелый танк, с приплюснутой башней и необычно длинной крупнокалиберной пушкой. Даже мельком брошенный взгляд вселил в него мысль о силе и мощи бронированного 'мастодонта'.
Канарис не сомневался, что он снова встретился с Зиминым, или теми, кто за ним стоит. Уже при подлете к аэродрому пилот пожаловался на отсутствие связи с истребителями сопровождения и с руководством полевого аэродрома Люфтваффе. А когда подлетели и увидели разгромленную и горящую технику, адмирал, уже понял, кто его встречает, и кто так хитро умеет давить радиосвязь, немедленно дал команду уходить. Плотный огонь русских сделал свое дело и в бортах военно-транспортного 'Юнкерса' появились множество пулевых отверстий. Два человека из сопровождения шефа Арбвера так нашли себе смерть в воздухе, а сам Канарис отделался всего лишь сильной ссадиной на голове и вероятным сотрясением мозга при аварийной посадке поврежденного самолета. Им повезло и 'Юнкерс' практически упал на поле невдалеке от полевого госпиталя Вермахта, где высокопоставленному пациенту сразу оказали медицинскую помощь. Связавшись по телефону со штабом корпуса и выслушав информацию о разгроме станции, аэродрома, нарушении радиосвязи и сильной группировке русских в тылу действующей армии, Канарис выругался, прошел в дом, где благодаря расторопности и услужливости начальника госпиталя его ожидал обед. Во время приема пищи он попытался осмыслить ситуацию, тем более, после перенесенного стресса его пробил сильный голод.
Он нисколько не верил в случайность захвата аэродрома перед самым его прилетом. Да и вся история с убежавшим солдатом вспомогательной полиции настораживала. Такое впечатление, что его специально выпустили и засветили Зимина в качестве наживки, вытащив таким образов Канариса в Россию, где могли с ним расправиться. Но имея зенитные самонаводящиеся ракеты, они могли сбить самолет, не захватывая аэродром такими силами, и вообще не было необходимости при этом громить станцию. Вполне реально небольшой группе спрятаться в лесу и уничтожить самолет при посадке из леса, а тут так все усложнили.
Возможного его хотели захватить. Но в такой ситуации надо действовать по-другому, особенно если знают место и время. Проще было группе диверсантов сесть на дороге и, перебив охрану, захватить адмирала Канариса. А тут они использовали необычные сверхмощные танки, разгромили станцию и попытались прорваться к штабу корпуса, хотя там, ни сколько нападение, сколько имитация, чтоб отвлечь силы.
Выпив коньяка, предложенного предупредительным начальником госпиталя, мысли шефа Абвера переключились, на то, как русские смогли узнать время и место прибытия Канариса. Мысль о предательстве не рассматривалась как основная. Слишком это все сложно. Как разведчик, адмирал прекрасно понимал, что это нереально. Да, может быть предатель, но решение о визите в Фастов принималось вчера, и у гипотетического предателя не было возможности так оперативно отправить информацию русским и тем, так скоро перебросить серьезную технику в тыл к немецким войскам и организовать нападение на станцию и аэродром. Даже если русские читают шифры, что весьма вероятно, так как покойный Клаус в одной из шифровок указывал про какую-то непонятную возню с 'Энигмами', то так оперативно организовать нападение без наличия в регионе мощной ударной группировки невозможно. А местные органы контрразведки, отвечающие за режим безопасности в тылах действующей армии, однозначно бы узнали и известили. В непрофессионализме он своих подчиненных упрекнуть не мог, были, конечно, недочеты, и замечания, но оставить без внимания крупную танковую группу противника они не смоги бы, система безопасности Абвера работает как часы. И это подтверждается и положением дел в Европе и ситуацией на других участках фронта. Только там, где появляется Зимин, начинают твориться непонятные вещи.
