Хотя в Николае характер угадать было трудно, пережить это предательство он сумел. А, ведь, многие ребята, внешне более крепкие, чем он, от таких историй и стрелялись, и вешались… Был, все-таки, в этом худощавом пареньке свой стержень. Как стальная арматурина в бетоне…
Ирину он простил потом… Наверное, ей было очень трудно одной. А, может быть, она действительно встретила свою любовь. Ведь, сердцу не прикажешь… Николай, вот так и не смог приказать своему сердцу ее разлюбить.
Он достал маленькую фотокарточку, наверное, от заводского пропуска, и показал Владимиру.
Ну, что сказать… С карточки на Владимира смотрела круглолицая, миловидная женщина с тугой косой, загадочной улыбкой и вызывающим прищуром глубоких глаз… Если бы Владимир не был так сильно влюблен в Наталью, быть может, и он обратил бы внимание на такую красавицу… Он вздохнул и отдал фото назад. Раздобыть фотокарточку Натальи ему так и не удалось…
Пройдет несколько лет, он состарится и позабудет любимое лицо. Так и будет жить… Без любви… Глупо, бессчастно, безрадостно… Пока его не собьют в жестоком бою, или он сам не убьется в какой-нибудь аварии…
А, может, он прославится… И тогда, однажды, весь в орденах и в бинтах, приедет в родную Одесскую авиашколу, выйдет на трибуну, и она, наконец-то, поймет какой он герой и по-настоящему его полюбит…
В этот момент дверь купе, громко лязгнув, отодвинулась, и на пороге показались Петр и Павел в компании еще нескольких моряков.
Пока Николай и Владимир под печальный стук вагонных колес предавались грустным воспоминаниям о своей несчастной любви, боевые друзья успели, как следует, пообщаться, допить то, что имелось, и даже сходить в вагон-ресторан за добавкой.
А потом у Галушки вдруг проснулась совесть, и он вспомнил, что они оставили без присмотра двух желторотиков. Сгрести все со столика и перебазироваться назад, в свое купе, труда не составило.
Сразу стало тесно и весело… Ребята быстро познакомились.
Старший лейтенант Малахов был командиром звена в четырнадцатом иапе, а лейтенанты Василенко, и Сухорученков служили в сто пятнадцатом мрапе в одной эскадрилье и летали на гидросамолетах МБР (морской ближний разведчик).
– Летающие лодки! – многозначительно поднял указательный палец Сашка Василенко. – Поэтому и ходим, и летаем…
– Низэнько и тихэнько, – закончил вместо него Галушка. И все купе покатилось со смеху.
– А то! – согласился Сашка. – М Б Р! Летай пониже – Мама Будет Рада!
– Точно! – подтвердил, утирая слезы, Петро.
– Между прочим, на нашей лодке Полина Осипенко установила три международных женских авиационных рекорда, а потом вместе с Верой Ломако и Мариной Расковой от Севастополя до Архангельска долетела! На м о р с к о й машине над сушей! – махал указательным пальцем Сашка. – Две с половиной тысячи кэмэ! Международный женский рекорд дальности!
– Дура! – потрепал его за чуб Галушка. – Це ж дывчинова рикорда!
– Ну, и что! – не сдавался Сашка. – Нет, ты машину оцени!..
– Мамо Будэт Рада!.. – успокоил его Галушка. И все опять покатились со смеху…
Четвертый моряк, их сосед по купе, летчиком не был, и даже моряком мог считаться с большой натяжкой, и то только потому, что когда-то окончил Ленинградское военно-морское училище имени товарища Фрунзе. На самом деле он оказался речником. Хотя, впрочем, тоже своим, Дальневосточным.
– Старший лейтенант Ревякин! Краснознаменная Амурская военная флотилия! – он положил левую ладонь поверх своих вихров и лихо откозырял правой. – Отзываюсь на имя Александр! – И вдруг широко улыбнулся. – А в кругу товарищей – просто Шурка!
Как потом выяснилось, Шурка, хоть и был речником, но ходил на большом корабле (экипаж почти как у эсминца, а водоизмещение лишь чуть-чуть поменьше!). Он был старпомом на бронированном четырех башенном мониторе 'Сун-Ят-Сен', который с гордостью называл речным л и н к о р о м!
Все собравшиеся были молодые и веселые парни. И выпить не дураки. Анекдоты сыпались один за другим, а тосты становились все витиеватей и витиеватей…
За неделю, которая потребовалась, чтобы доехать от Москвы до Читы, Владимир крепко подружился с моряками. Время они провели с пользой, и Владимир узнал много нового о флотской службе, вообще, и о службе в морской авиации, в частности.
Когда, подхватив свой фибровый чемоданчик, он вышел на промерзший перрон Читинского вокзала, ребята пошли его провожать всей гурьбой. Но стоянка была недолгой, и полчаса спустя младший лейтенант Пономарев остался один на один со своим неизвестным будущим…
В Чите было очень холодно. Градусов сорок, наверное. Оказалось, что за два года Владимир уже отвык от настоящих сибирских морозов.
'Ну, что ж, будем привыкать заново!' – подумал он и отправился на поиски штаба Забайкальского военного округа…
Найти его было несложно. Похоже, о том, где он расположен, в городе знала каждая собака, а не только постовые милиционеры… Владимир доложился дежурному, рассчитывая, что ему тут же выдадут бумагу с назначением, и отправят к месту дальнейшей службы.
Полковник посмотрел на наивного младшего лейтенанта с нескрываемой иронией:
– Завтра явитесь в отделение кадров. Там с вами и разберутся, товарищ младший лейтенант! И, если повезет, то к пятнице, быть может, ваши бумаги и оформят. Так что, мой вам совет, становитесь на довольствие до конца недели.
Владимир козырнул и пошел искать командирскую гостиницу…
Все так и вышло, как говорил умудренный жизненным опытом полковник. Документы были готовы только к концу недели. Все это время младший лейтенант Пономарев регулярно являлся к девяти утра в штаб, а потом, несолоно хлебавши, возвращался в гостиницу и заваливался на койку.
Он лежал и смотрел в стенку. Иногда, только для того, чтобы заснуть, читал Наставление по стрелковому делу, забытое в гостиничном номере кем-то из его предшественников…
А дело было в том, что Владимир только сейчас сообразил, что не написал на своем запоздалом письме-признании обратного адреса. Потому что его тогда не знал. Поэтому, даже если бы Наталья и захотела ему ответить, то все равно не смогла бы…
Долго ли, коротко ли, но он получил-таки свое назначение. Младшим летчиком в двадцать второй истребительный авиаполк, который дислоцировался в районе станции Безречная. В командирской столовой он много чего наслушался об этом месте. Но, честно говоря, ему было абсолютно все равно, где служить.
Потому что последняя призрачная надежда хоть когда-нибудь встретиться с любимой, надежда на то, что она хоть когда-нибудь ответит на его чувства, растаяла окончательно, оставив его в полном и беспросветном отчаянии. Написать второе письмо, не зная, дошло ли, и как было воспринято первое, он попросту не решался.