— А ну, кто еще со мной! — и снова взмахнул веником…
— Нет, это, конечно, изумительно, — говорила Альба, когда все кончилось. — Я чувствую себя совершенно обновленной. Такое впечатление, что до этого я вообще никогда не мылась…
Новиков сидел напротив, перебирая струны гитары, и негромким приятным баритоном пел соответствующую случаю, ритуальную, по всем признакам, песню:
Истопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого света отвык…
— Ну, понравилась вам встреча с прошлым? — спросил он, заглушив ладонью гул струн, и у Альбы, да, может, и не у нее одной метнулась вдруг в душе нелепая, но отчаянная надежда, что сейчас все кончится и Новиков объявит, что они были участниками нового туристического аттракциона с таким вот названием.
— Каждое время имеет свои преимущества, — осторожно ответил Герард.
— А мне понравилось без всяких оговорок. Как у вас тут все… Естественно. И пища, и запахи, и обычаи. Все. Я давно мечтала пожить как-то похоже. Один раз отдыхала в Канаде, но там все равно не так. А здесь все подлинное. Вы, наверное, были очень интересные и… сильные люди.
— Наверное, — улыбнулся Новиков. Все рассмеялись. Действительно, он сидел от них на расстоянии вытянутой руки, и его атлетическая фигура в буграх и жгутах мощных мышц была налицо. И Корнеев и Айер ему намного уступали.
Новиков поставил перед каждым по чарке какой-то спиртовой настойки ароматических трав, сославшись при этом на авторитет великого русского полководца эпохи позднего феодализма, якобы говорившего: «После бани портки продай, а чарку выпей».
— Я вот что хочу, чтоб вы поняли, — медленно сказал он. — Вы начинайте постепенно перенастраиваться. Это ведь не экзотика и не экскурсия в заповедник. Скорее всего вам теперь в этом времени жить. Обратной дороги, по-моему, нет.
Все затихли, осмысливая его слова. До них постепенно доходила и эта истина. Они не только потеряли корабль и друзей, но и свое время. Навсегда.
— Но ничего, вы не отчаивайтесь. Вам себя жалко, и друзей, и родных… Понимаю. Как тут поможешь? Сочувствием? Вот послушайте лучше:
Он начал читать негромко:
Нас не нужно жалеть,
Ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашим комбатом,
Как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели
От грязи и крови шинели,
На могилах у мертвых
Расцвели голубые цветы…
Новиков долго читал эту балладу, дошедшую к ним через горы времени, триста лет, что отделяли их от автора стихов, были больше, чем раньше тысячелетия, но все равно, за незнакомыми и вышедшими из употребления оборотами речи они чувствовали душу и настроение неведомого поэта, который грубыми и даже циничными, с их точки зрения, выражениями утверждал бесспорную истину, что нет ничего выше исполнения долга и что павшие в бою в сочувствии не нуждаются.
…Это наша судьба,
Это с ней мы сражались и пели.
Умирали и рвали
Над Бугом мосты.
Нас не нужно жалеть,
Ведь и мы б никого не жалели.
Мы пред нашей Россией
И в трудное время чисты.
— Какие слова, — со слезами на глазах сказала Альба, когда Новиков замолчал. — А мы ничего этого не помним…
— Да и странно было бы, если б помнили. Библию прочитывать не приходилось? — спросил Андрей.
— Нет.
— Так там написано: довлеет дневи злоба его. Или, если изложить доступнее, — каждому хватит своих забот. Много ли я, к слову сказать, помню и понимаю из времен Бориса Годунова? А у нас с вами как раз такой разнос получается. И о чем там пели или разговаривали ратники Минина?
Все помолчали, и слышно было, как за окном набирает силу ветер, гудит в дымоходах и бросает в стекла пригоршни жесткого, как песок, снега.
— Скажите, — нарушил молчание Корнеев, — как это сочетается — космическая эра, вы ведь уже далеко выходили в космос в конце века, и такая примитивность быта?
— А вы что, воспринимаете наш век блоком? Как одно целое? Какой двадцатый век вы себе представляете? Он ведь, ох какой длинный. Начался сорокасекундным полетом братьев Райт, а через шестьдесят шесть лет люди уже высадились на Луне. Более противоречивого века, по-моему, не было в истории. Триллионы тратили на вооружение, никому в принципе так и не пригодившееся, а две трети населения Земли ни разу в жизни не ели досыта. Я сам видел людей, которые не вышли из каменного века, а другие люди в это время создавали гениальные произведения искусства, делали сверхминиатюрные компьютеры и газовые душегубки, десяткам умирающих пересаживали сердца, а миллионам здоровых сбрасывали на голову бомбы и напалм… Это вам, наверное, тоже предстоит увидеть и жить на такой вот забавной планете. А то оставайтесь здесь, на Валгалле. Хорошо, спокойно и ноль проблем. Впрочем, это еще как сказать… — И он непроизвольно вновь покосился на кобуру своего пистолета, небрежно брошенную на лавку.
— Андрей, — ответил ему Корнеев. — Может быть, достаточно гонять нас по кругу ваших антиномий? Мы не такие уж инфантильные существа, какими вы нас пытаетесь изобразить нам же. Или вы соскучились по слушателям? Не перегружайте нас проблемами вашего мира. Возможно, это будет и наш мир, но не спешите. Мы сами во всем разберемся…
— Ну, воля ваша. Тогда послушайте еще стихи.
Было уже довольно поздно, когда Новиков наконец развел гостей по комнатам. Корнеева и Айера он разместил внизу, Альбе же досталась маленькая комната на втором этаже, где только и было места, что для широкой деревянной кровати, столика, шкафа и подвесных полок для книг.
Она погрузилась в постель, набитую сухой, тревожно пахнущей травой. На столе дрожал и раскачивался огонек свечи, в маленькое окно ветер с тихим шорохом по-прежнему бросал горсти жесткого снега.
Постель чуть покачивалась под ней, слегка кружилась голова, и все это — пламя свечи, шум ветра и шорох снега, непривычные запахи, поскрипывание дерева где-то в недрах дома — вызывало в ней такое острое и щемящее чувство потерянности, жалости к самой себе, что она едва не разрыдалась и долго лежала без сна, глядя в низкий потолок с колеблющимися на нем тенями. Потом, чувствуя, что заснуть все равно не удастся, встала, надела то, что Новиков для нее приготовил, — синий шерстяной костюм с белыми полосами вдоль брюк, рукавов куртки и воротника и со свечой в руках вышла на лестницу.
Андрей с толстой книгой на коленях сидел перед пылающим камином и не сразу заметил ее появление. Потом вскинул голову, очевидно, ощутив взгляд, встал и чуть поклонился.
— А вы здорово уже вписались в реальность. Я сразу и не узнал, думал, кто из ребят вернулся… Что-нибудь не так?
