— Зря, обо мне вам думать не стоит, лучше вспоминайте ваши недавние победы. Кажется, у вас нынешней весной был большой амур с какой-то пожилой французской эмигранткой? — не удержалась я от возможности отомстить ему за вынужденное участие в его пошлых воспоминаниях.
Татищев так испугался, что сразу же замолчал и больше не произнес ни слова. Он начал лихорадочно думать, от кого я могла узнать такую подробность его жизни. Его связь с замужней маркизой была тайной за семью печатями. Павел Петрович с его подозрительностью ко всему западному, никогда бы не потерпел, чтобы его флигель-адъютант «махался» с иностранкой, а тем паче француженкой. Отмщенная, я, наконец, заснула.
Утром все моих конвоиров больше всего интересовало, было ли у нас что-нибудь с Татищевым. Конечно, никто не показывал и вида, но кирасиры только об этом говорили и отмечали каждый наш взгляд и слово. Однако унылый вид флигель-адъютанта скоро успокоил доблестных кавалеристов, и мой авторитет поднялся на недосягаемую высоту.
С Иваном Николаевичем получилось все по-иному, он прятал глаза, старался обходить меня стороной и поспешил приказать перековать лошадь, чтобы нам не пришлось, как вчера, ехать вместе в карете.
Какое-то время я была довольна, что избавилась от нескромного поклонника, но скоро ехать одной мне стало скучно, и во время обеда я с Татищевым завела разговор о его «якобитском» увлечении.
— Я не знаю, откуда вы узнали о маркизе, — сказал он, — но поверьте, между нами совсем не было чувств. Совсем другое дело вы, Алевтина Сергеевна, я испытываю к вам глубокое уважение и самую искреннюю душевную привязанность!
— Вашу тайну я узнала совершенно случайно и никогда не стану ею против вас пользоваться, — успокоила я флигель-адъютанта. — Однако то, что вас с ней связывало, вызывает у меня самое неприятное отношение!
— Ах, тогда я еще не знал, что такое истинная любовь! — вскричал он. — А вы сами, любили когда-нибудь?
— Я и сейчас люблю, — спокойно ответила я.
Татищев весь засветился от удовольствия и, в порыве приязни, перегнулся ко мне со своей стороны стола.
— Вы же знаете, что я замужем, — разом умерила я его порыв. — Нас с мужем связывают самые глубокие чувства!
— Ах, вы об этом, — разочаровано, произнес он. — С мужем оно, конечно, никто вас не станет за то строго судить. Однако раз его тут нет, а есть другие люди, готовые за вас совершить рыцарский подвиг, то, то… — он запнулся и замолчал, так и не придумав, что хорошего могут сделать эти другие, кроме как разделить со мной постель.
— Ежели вы говорите о таком подвиге, — поймала я его на слове, — расскажите, за что меня арестовали. Вы, как-никак, флигель-адъютант императора и должны знать, что происходит во дворце.
Иван Николаевич задумался. Я контролировала каждую его мысль, но никакой интересной для себя информации не обнаружила. Флигель-адъютант не знал, чем я провинилась перед государем, и ничем не мог мне помочь. Однако он очень хотел это сделать, стал придумывать, к кому можно обратиться за поддержкой и в голове его начали мелькать самые громкие российские фамилии. Так ничего током не придумав, он решил просто рассказать все, что знает о моем деле:
— Поверьте моей искренности, Алевтина Сергеевна, я совсем ничего не знаю по вашему делу. Перед тем, как мы отправились в поездку, меня вызвал граф Пален и от имени государя дал инструкции общего характера, коим я должен следовать. Поверьте, я предан вам всеми силами своей души и ежели у меня будет малейшая возможность облегчить вашу участь, не пожалею на то ни своей жизни, ни карьеры!
Речь его была пылка и искренна. Мне стало приятно, что у меня появился такой надежный союзник.
— Я рада, что у меня теперь есть такой верный друг, — сказала я, ласково ему улыбнулась и прикоснулась пальцами к лежащей на столе руке.
Иван Николаевич вспыхнул, попытался овладеть моими пальцами и с восторгом надежды посмотрел мне прямо в глаза. Чтобы не давать ему надежду, я тихо убрала свою руку и скромно потупила взор.
— Когда мы вернемся в Петербург, я смогу упросить своего батюшку составить вам протекцию, — пылко, воскликнул он. — Он командует Преображенским полком, и государь ему доверяет. Думаю, он мне не откажет!
После этого разговора о верховой езде им тотчас было забыто и дальше мы опять поехали вместе. Конечно, я ничего ему не позволяла, да это было невозможно при открытых занавесках и бдительном надзоре наших ревнивых конвоиров. Разве что иногда, когда к нам в карету никто не заглядывал, разрешала ему поцеловать мне руку.
В это раз на ночевку мы попросились в помещичье имение отставного траншей-майора Павла Никитича Титова, дальнего родственника корнета Самойлова. Имение было изрядное, с селом в шестьсот с лишним душ. Конечно, оно не шло ни в какое сравнение с Завидово, имением, в котором меня арестовали и которое, как я надеялась, скоро будет принадлежать мне.
История перехода ко мне поместья Завидово проста. Мой муж вылечил после ранения на охоте его старого владельца Василия Трегубова. Однако тот отплатил нам черной неблагодарностью. Как только ему представилась возможность, он приказал своим слугам меня похитить и пытался силой принудить к сожительству. Я, благодаря своему дару, заранее узнала о его коварных планах и, по совету предсказателя Костюкова, приготовилась и держала при себе заряженный пистолет. Когда, потакая своей необузданной страсти, Трегубов попытался против воли овладеть мной, я под дулом пистолета заставила его переписать на себя все его имущество.
Теперь, став почти помещицей, я с живым интересом осматривала чужие имения, чтобы не опростоволоситься, когда мне самой придется управлять разнообразным имуществом. Однако толком увидеть поместье траншей-майора Титова мне не удалось. Кто-то из кирасиров, скорее всего родственник хозяина, не удержался и разболтал о моем арестантском положении. Весть о секретной узнице тотчас разнеслась по всему поместью, и чтобы не ходили глазеть на меня все кому ни лень, мне пришлось оставаться в одиночестве в четырех стенах. Все мои спутники праздновали трогательную встречу помещика Титова со своим дальним родственником корнетом Самсоновым, а я в это время скучала взаперти даже без общества своего флигель-адъютанта!
До моей комнаты, располагавшейся на втором этаже в торце дома, издалека доносились веселые крики и смех. Представляя, что сейчас происходит в общем зале, я только тяжело вздохнула. Самое грустное, что обо мне как будто все забыли. Почему-то чужое веселье всегда навевает печаль. Я, как могла, противилась ей, потом, больше от скуки, чем по необходимости отдохнуть, прилегла на широкую кровать под балдахином и попыталась заснуть. Однако сон ко мне не шел, а тут еще, как назло, послышалось стройное хоровое пение в сопровождении балалаек. Сначала хор пел подблюдные песни, потом затянул застольные.
