И где-то за спиной этого… «неприятного случая» маячит двойной шантаж моего имени. С массовой публикацией «по всей земле Русской». С аргументированными доказательствами и издевательствами над глупостью и жадностью светлого князя Романа. Дед этого не знает. Но князь с кравчим… учитывают.
Каждый из «случаев» сам по себе — сомнителен. Но вместе… Это уже закономерность.
Скандала Ромик не хотел — не благолепно. И Акиму настоятельно посоветовали убраться. «Отсюда и до не видать вовсе».
Дед ещё малость по-выёживался, потрепал нервы княжьей службе, продал городскую усадьбу, уже собирался и Марьяшу замуж выдать. Но тут…
«И посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху…
И жениха, как будто ветром сдуло.
Невеста вся рыдает наверху».
Кто именно из «доброжелателей» красочно намекнул жениху на княжескую немилость… Не знаю — всякий раз в такой ситуации много «активистов» появляется.
Аким к этому времени уже выучил текст и жест «а пошли вы все…». Громко, неоднократно и публично исполнил применительно к разным «вы все», вкинул в сани рыдающую дочку с насупленным внуком, и поехал в Рябиновку. Где и начал… самодурствовать. Или правильнее — самодурничать? Самодурить? Само-дуреть?
Последние годы моё присутствие в вотчине его несколько… ограничивало. Не силой, законом или авторитетом, а…
Проще: от меня он дурел. Или правильнее — одуревал? И с холопами я говорю не так, и самим холопам вольную даю, и дела всякие делаю… странные. И люди у меня… разбаловавши — порядку не знают, страху не ведают. И… и вообще.
Обычный стиль общения «святорусского боярства» с «меньшими людьми» я воспринимаю как сельский вариант московского хамства. Сам так не делаю и другим не даю. Народ, особенно — постоянно общающаяся со мной «головка» вотчины, от таких закидонов отвыкла.
— Аким Яныч — хороший. Только… несдержанный. Квасу хотите?
Любава, как всегда, пытается найти в человеках хорошее. И напомнить о многообразии: мир — не чёрно-белый. Аким Яныч — явно крапчатый в полоску.
«Новая метла — по новому метёт»: Аким стал гнуть вотчину под себя. А люди к этому непривычны — привыкли к свободе, к совету, а не к приказу да рыку с плетями. Ещё и в деле — больше владетеля понимают. Само хозяйство… Структура, производство, планы… далеко выходят за рамки нормального для вотчинного боярина. Да и для сотника стрелков — непривычны.
Аким бесился из-за моих приключений в Смоленске, из-за воющей по жениху Марьяши, из-за непонимания всяких моих… новизней и их взаимосвязей. Сунулся к Прокую — тот давай раскалённое железо мимо боярского носа таскать. Фриц тупо орёт «нихт ферштейн». Горшеня боярина заболтал то того, что тот стеллаж со свежими кувшинами на себя завалил… Типа: Горбачёв первый раз в Англию попал.
Ещё — «женсовет». Когда Домна с Гапой говорят «нет»…
Я, например, никогда им перечить не рисковал. Поговорить, убедить, дать остыть… а просто «гнуть»… себе дороже. «Не перегибай кочергу — в лоб ударит» — английская народная мудрость.
В Рябиновской вотчине из «старших» переругались все. Кажется, кроме Хрыся — он молчит, со всем соглашается и делает по-своему. Когда его припирают — тупо крестится, кланяется, несёт ахинею:
— Дык… ну… это ж вот… божий промысел… хотя оно конечно…
И как-то миновало Артёмия:
— А чего ему? У него знашь какие тяжёлые новики попадаются? Такие, итить ять, охламоны… Ему, после них, все Акимовы взбрыки… Да и владетель к мечнику… уважительно.
Не зацепило Христодула в болоте. Похоже — просто руки не дошли. Но остальных…
— Вовсе сдурел старый. Уж на что ты, лягушонок, бестолочь, но такого… Даже подумывать начала — а не… не успокоить ли дедушку? Ханыч, пошли парней покойника отнести. Вон, с краю лежат. Отмучился.
«Марксист своё веское слово сказал…». В смысле — Марана перерыв сделала, к нам подсела.
Тут Гвездонь — елнинский купец, которого я встретил на торгу в Твери — привёз денег. Он, похоже, решил не тянуть с отдачей, а наоборот — быстренько влезть в пердуновские товары «на радостях». В смысле: с дополнительными скидками.
Приволок лодку и грамотку с моим отчётом о проделанной работе и планах на будущее. Типа: иду с тверской ратью к Боголюбскому под Бряхимов.
Аким взвился сразу:
— Пойду Ваньке уши надеру! Что он тут за хрень развёл!
Точно. Он такой. Пришёл бы и надрал бы. Но, слава богу, здоровье уже не то… Поэтому Аким остался, а все остальные… как каторжники на императорской каторге — «возмечтали о перемене участи».
Стремление сбежать из Пердуновки было столь сильным, что в два дня собрались и отправились. Да ещё всю дорогу по Угре-Оке, гребли как на пожаре. Это-то в половодье, когда вода и так несёт!
— Торопились-старалися. А вот же — не поспели. Надо было с Рязани сразу уходить. А всё Николай, всё ему торг посмотреть, товар пощупать. А боярича, вишь ты, без нас ранило. А ведь и убить-то, без нас-то, могло.
— Ивашко! Я ж не по злобе! Случай-то редкий. Когда ещё в Рязань попадём…
Мда. Если бы они до боя пришли, то я бы… я бы так этих поганых…! И положил бы половину. Из этих своих. Как угробил своих тверских. Полководец, факеншит.
…
Народ вокруг меня как-то рассосался. Николай эмоционально толковал о том, как хорошо должны пойти в Рязани наши голубенькие пряслени, какие здесь дикие туземцы живут, настоящих цен не знают:
— Да они ж втрое! Втрое отдадут! Тут такие дела делать можно…!
Тут Ивашко ухватил его за плечо и поволок в сторону:
— Досыть проповедовать. Пойдем, хабар поглядим. Может, присмотришь чего стоящего.
Передо мной осталась одна Любава. С нехорошо остановившимся взглядом и каменным напряженным лицом. С таким видом в смертный бой идут. Патриот так под танк кидается. Со связкой гранат. Или наёмный убийца — к жертве подходит.
Я улыбнулся ей, но она, не отвечая на улыбку, вдруг шагнула ко мне, распахнула озям и села верхом мне на колени.
— Я тебя нашла. Вот. Теперь не отвертишься.
Ухватила мои руки и прижала ладонями к своей груди.
— Чуешь? Сожми. Сильнее.
Э-э… Чувствую. Ну… типа — «да». Типа… что-то есть… Но давить?! Сломаю, блин нахрен, всё…! Вместе с рёбрами…
— Сильнее! О-о-о…
Поняв, что я отнюдь не собираюсь убирать руки, она раздёрнула опояску на своей рубахе, ухватила мою ладонь и потянула к себе под одежду. Её беззвучный стон, когда мои пальцы утвердились, чуть сжали её живот… Голый, нежный, трепещущий… Чуть погладили, передвинулись, приласкали…
Уверившись в необратимости случившегося, что я не буду ломаться, отдёргиваться, смущаться, а главное — не буду шутить и насмешничать, она распустила гашник на своих, как здесь принято носить, весьма широких мешковатых штанах, и надавила на моё запястье. Заставляя мою ладонь спуститься вниз, к самому сокровенному, самому потаённому, самому нежному месту девичьего тела…