– Как зовут? – подходя к враждующим сторонам, тихо спросил Понше у семенящего за ним савояра.
– Виллана? Кажется, Жак, – удивленно ответил тот. – А что, у вилланов бывают другие имена?
– Да не виллана, дурак! Как имя рыцаря?
Савояр ответил, и Понше приступил к переговорам.
– Благородный рыцарь, сир Робер де Мерлан! – начал он, стараясь смотреть на скандалиста как можно доброжелательнее.
При этих словах рыцарь прищурился и вскинул подбородок, а виллан остановился и по мерзкой крестьянской привычке выпучил глаза и раззявил рот.
– Мэтр, послушайте меня, мэтр, – дернул его сзади за рукав Гуго.
– Ради бога не беспокойтесь, уважаемый господин! – отбиваясь от бестолкового подчиненного, продолжил Понше. – Я прекрасно понимаю ваше возмущение, – он нахмурился в сторону виллана, – и сделаю все возможное, чтобы уладить недоразумение. Если вы соблаговолите добавить к той сумме, что заплатили за проезд, еще три ливра, то я постараюсь отыскать вам место в одном из палубных шатров, вместе с другими благородными рыцарями, которые совершают паломничество в Святую Землю.
– Я ценю ваш благородный порыв, уважаемый мэтр, – ответил насмешливо рыцарь, – но боюсь, что вы обратились несколько не по адресу.
– Робер де Мерлан – это я! – неожиданно взревел «яркий пример настоящего пейзанина». Только сейчас помощник капитана разглядел на боку коротышки меч в потертых кожаных ножнах.
В ту же секунду в воздухе просвистел рыжий кулак размером с проверочный камень из Палаты весов, и в левом ухе Понше раздался оглушительный звон. Помощнику капитана показалось, что его голова раскалывается на мелкие осколки, рассыпая, словно точильный камень, снопы веселых суетливых искр…
Когда к Понше возвратились сначала слух, а затем и возможность лицезреть свет божий, выяснилось, что инцидент исчерпался сам собой. Отведя душу в богатырском ударе, благородный рыцарь сир Робер де Мерлан что-то пробурчал себе под нос, плюхнулся на сено и уставился в переборку, словно позабыв о существовании своего низкородного соседа. Виллан, в свою очередь, стараясь привлекать к себе поменьше внимания, порылся в кошельке, извлек полденье и передал монету помощнику капитана, при этом еле слышно прошептав: «На лечение». Понше зажал в кулаке добровольную виру и, ни на кого не глядя, поплелся на мостик.
Погрузка завершилась, когда побагровевший солнечный диск наполовину скрылся за стеной форта. Капитан Турстан, убедившись, что все пассажиры приняты на борт, а груз правильно размещен и надежно закреплен, приказал отходить от пирса.
Матросы втянули сходни, задраили юиссы и отдали швартовы. «Акила» заскрипел рангоутом и стал медленно выходить из гавани. Понше, прижимая к уху холодную примочку, рассматривал внешний рейд, выискивая подходящее место для якорной стоянки. Пассажиры, допущенные наверх, столпились на палубе и тоскливо пожирали глазами удаляющийся берег. В стороне от толпы, отгородившись своими охранниками от любопытных глаз, все так же пряча лицо в складках шелка, стояла благородная дама. Только в отличие от остальных ее взор был обращен не к оставленной земле, а в сторону открытого моря.
Окончательно прибившийся к студиозусам жонглер осушил полную кружку сидра, ударил по струнам и, устремив нетрезвый взор на лунную дорожку, затянул красивую балладу.
Глава вторая,
которая рассказывает о том, как превратности морского путешествия
порой сближают людей больше, чем им того бы хотелось
На борту нефа «Акила», Марселлос – Мессина,
1227 г. от Р.Х., среда Светлой седмицы —
суббота Светлой седмицы (14–17 апреля)
Флотилия, состоящая всего из двух кораблей – марсельского нефа и тамплиерской галеры, шла вдоль берегов Прованса в сторону Лигурии. Капитан Турстан до сих пор не мог окончательно определиться, какой путь избрать – продолжать двигаться вдоль берега по Лигурийскому морю, через Геную, или же сразу повернуть в открытое море в направлении Корсики и тем самым выиграть два, а при попутном ветре – и целых три дня. Удерживало его лишь опасение, что, если шторм застанет их в открытом море, это может завершиться для неуклюжего нефа самым плачевным образом.
Впередсмотрящий в «вороньем гнезде» на верхушке мачты до рези в глазах вглядывался в горизонт. Капитан и его помощник, мэтр Понше, в поисках примет, указывающих на перемену погоды, рассматривали то море, то небо, при этом отмахиваясь от мельтешащих перед глазами чаек. Чайки кружили над кормовой башней и скандальными криками требовали подачки. Одна из них, самая крикливая, краем глаза заметила шевеление на палубе, мгновенно стихла и в надежде, что там, на корабле, обнаружится что-то съедобное, камнем бросилась вниз. Приземлившись неподалеку от шлюпки, укрытой куском просмоленной рогожи, птица начала боком и по-вороньи вприпрыжку приближаться к шлюпке, как вдруг заметила, что из-под рогожи за ней наблюдают четыре блестящих глаза. Чайка испуганно завопила и, суетливо захлопав крыльями, взмыла в воздух.
Из-под шлюпки, оглядываясь по сторонам, выбрались две тощие черные крысы. Одна из них встала столбиком, обнаруживая впалый живот, торчащие ребра и необычное белое пятно на груди. Дрожа всем телом, крыса, чуть не вздымаясь на цыпочки, заглянула в открытый трюм, убедилась, что на лестнице нет ни души, и требовательно пискнула, словно отдавая команду. Предприимчивые грызуны что было духу рванули вперед, прошмыгнули, цокая коготками, по ступенькам и в мгновение ока скрылись за дверью кладовой, доверху набитой мешками с овсом, припасенным для тамплиерских коней.
Между тем в трюме, предоставленном незнатным паломникам, понемногу налаживался дорожный быт. Как только закончились хлопоты, связанные с размещением и обустройством на новом месте, путники, как по команде, одновременно полезли в дорожные мешки, повынимали немудреную снедь и приступили к трапезе. Вскоре по всему трюму разносился хруст куриных костей, бульканье вина, переливающегося из глиняных бутылей в необъятные глотки, и плотоядное чавканье горожан, вгрызающихся в куски вяленого мяса.
Среди жующей на все лады толпы выделялись давешние соседи – рыцарь и виллан. Оба они сидели на своих охапках сена, смотрели в противоположные стороны и старались делать вид, что не замечают окружающих. Но если при этом зажиточного крестьянина заметно раздражало паломническое обжорство, то его благородный сосед явственно сглатывал слюну и старался не обращать внимания на поглощающих пищу попутчиков по иной причине.
Тем временем неунывающие студиозусы раскупоривали бочонок сидра – третий или четвертый по счету. С ними сидел и толстый послушник-бенедиктинец, которому, несмотря на строгий контроль, каким-то непостижимым образом удалось проникнуть на «Акилу», не имея при себе необходимого запаса провианта. Здесь же, привалившись спиной к бочонку, отдавал должное сидру и вяленой рыбе приголубленный шумными разгильдяями жонглер. Послушник методично переправил в утробу двух жирных лещей, которых ему презентовали молодые люди, погасил нарастающую жажду двумя полными кружками сидра, а затем, довольно отдуваясь, перебрался ближе к борту и стал перебирать четки. Жонглер – человек искусства – в мгновение ока сгрыз сухую лепешку, одолел не две, а целых три кружки сидра, настроил лютню и под одобрительные крики студиозусов завел знакомую балладу, которая была на слуху еще со вчерашнего вечера.
– Красивая песня! – мечтательно вздохнул голубоглазый виллан, глядя куда-то в сторону, вроде как размышляя вслух.
– Это старинная провансальская песня, которая повествует о любви юной рыбачки к прославленному шкиперу, – пробухтел, обращаясь к переборке, достославный рыцарь Робер да Мерлан, словно того и ждал, чтобы начать разговор.
– А вы владеете провансальским наречием, сир? – обрадованно спросил виллан. – Но вы же, судя по имени, уроженец Шампани или Блуа.
– Ничем я не владею, – встопорщил рыцарь соломенные усы и скривился, словно в слово «владею» он вкладывал иной, совершенно не относящийся ни к народам, ни к их наречиям смысл. – Просто понимаю и все. У меня всегда вот так – слушаю чужую речь дня два, а на третий и ли четвертый начинаю разбирать, о чем лопочут. А я в Марселлосе, почитай, неделю ждал отплытия, вот и навострился…
– Хорошо вам, сир, – завистливо вздохнул виллан, – а в меня без малого два года монахи пытались латынь вбить – и ни в какую. Слова вроде и знаю, читать могу, а о чем говорят, не понимаю, хоть кол на голове теши.
– Так ты, значит, грамотный? – искренне удивился рыцарь. – А мне сказали, что вроде как пейзанин.
– Ну, в общем, так оно и есть, сир, – согласился виллан. – Мой дед был сервом барона Монтелье, а отец взял на откуп большую вырубку и заложил там виноградники. Еще недавно у нас было пятьсот акров земли и пятнадцать работников. Вот он и оплатил мое обучение в монастыре.
