Ты можешь писать мне по адресу, указанному на этом конверте. Я надеюсь, что у тебя все хорошо, и что твою миленькую головку никогда не потревожат мысли о коварных планах этих французских дегенератов. Я посылаю тебе множество поцелуев, хотя предпочел бы одарить тебя ими лично. С огромной любовью, остаюсь твой
Дядюшка Альф.
* * *9 мая 1929 года
Моя милая, дорогая Ангела,
Дела обстоят хуже, чем я мог себе вообразить. Неудивительно, что сюда послали меня. Лилль — один из самых затрапезных городишек во Франции. Контраст между головокружительным богатством и ужасающей бедностью поразителен. Рядом с богатыми витринами обитают бездомные в грязи и отчаянии. И, как мне ни стыдно это признать, я должен сказать тебе, что здесь по крайней мере каждый второй фельджандарм продажнее любого француза.
Пожалуй, это неизбежно. Многие из них находятся в Лилле с самой войны. Они сами стали более французами, чем немцами — я не лгу и нисколько не преувеличиваю. По сути, эта земля их кормит. Они завели себе французских любовниц и забыли об оставленных дома добрых немецких женах.
За такое дегенератство следовало бы наказывать. Такое дегенератство ДОЛЖНО быть наказано! Я говорю об этом вполне открыто. Будь я чином повыше фельдфебеля, я бы этого так не оставил. Но подлая офицерская клика бесстыдно ставит палки в колеса моей карьере. Когда я думаю о том, что в прошлом месяце мне стукнуло сорок, а я все еще ничего в жизни не достиг, я понимаю, как несправедлив мир. Если б только мне дали показать, на что я способен, все бы просто замерли от удивления. В этом можешь не сомневаться!
Тем не менее я честно служу Германской Империи не за страх, а за совесть. Империя — последняя и лучшая надежда человечества. Мы должны, обязаны безжалостно уничтожить французский реваншизм. Головы полетят с плеч в Лилле, и мне это доставит величайшую радость.
Между тем, я надеюсь, что твоя собственная прекрасная головка в Мюнхене наполнена радостью и счастьем. Посылаю тебе обьятия и поцелуи, а также постараюсь послать тебе и твоей матери кусочек копченой утки. Хотя лучше бы ты ее не ела. В этом я абсолютно уверен. Это один из моих жизненных принципов, и я до самой смерти буду стараться убедить тебя в своей правоте. В этом, как и во всем остальном, я тверд и непреклонен. С нежностью, твой
Дядюшка Альф.
* * *
11 мая 1929 года
Милая, дорогая Ангела,
Я надеюсь получить от тебя весточку. В этом мерзком городишке твое письмо значило бы для меня очень много. Твоя любовь и поцелуи, а также мысли о тебе в моих обьятиях, могли бы помочь мне забыть о том, какая дыра этот Лилль, и что за неумехи эти местные фельджандармы.
На первый взгляд, они выглядят очень внушительно, шагая по городу с большими злыми эльзасцами на поводках. Но на самом деле любая из этих собак смелее любого из жандармов и умнее почти любого. Жандармы не видят ничего. Они не хотят ничего видеть, не желают ничего знать. Если за целый день они ничего не заметят, их распирает от самодовольства. А вечером они берутся за сигары и пьют вино или паршивое яблочное бренди в одном из местных estaminets, которых, поверь мне, тут весьма много. Людей с более отвратительными привычками и представить себе невозможно.
И вот они‑то должны искоренять измену! Это было бы смешно, не будь это так ужасно. Неудивительно, что им пришлось вызвать сюда человека, чье брюхо не простирается на километр от ремня! «Gott mit uns» написано на пряжках наших ремней. А у них животы такие, что Богу за ними нашей грешной земли просто не разглядеть — а на сами животы Господь наверняка смотреть не желает.
Поскольку они все жирны, медлительны и бесполезны, мне придется самому пойти в рабочие кварталы и пронюхать, где тут кроется измена. И я пронюхаю обязательно, и мы непременно положим этому конец, и Второй Рейх по–прежнему будет править Европой, выполняя свою историческую миссию.
С каким нетерпением я жду того момента, когда, исполнив свой долг, я снова увижу тебя, обниму и прижму тебя к себе, поглажу твои золотистые волосы. Верно говорят, что сладка награда солдату за ратный труд. Мысль о тебе заставляет меня трудиться с удвоенной энергией, чтобы приблизить час возвращения домой.
Также передай своей матери, что я по–прежнему ее любящий полубрат, и что я напишу ей, как только у меня будет время. Как всегда, обожающий тебя
Дядюшка Альф.
* * *Моя дорогая и любимая Ангела,
Я надеялся, что к этому времени получу от тебя хотя бы одно письмо, но полевая почта меня пока не радует. Без слов о нежных чувствах, которые ты по–прежнему ко мне испытываешь, жизнь кажется пустой и бессмысленной. Я исполняю свой долг — я всегда исполняю свой долг, ибо враги Германской Империи должны быть уничтожены, где бы они ни находились — но жизнь все равно никчемна, должен признаться тебе в этом с грустью в сердце.
Что же до французов… Gott im Himmel, они всегда будут нашими непримиримыми врагами. Какая ненависть у них на лицах, когда мы проходим мимо! Пока мы поблизости, они ведут себя вежливо, но как им хочется реванша! Судя по бросаемым в нашу сторону взглядам, они верят в то, что второй раунд нашего поединка окончился бы иначе. Вся германская политика направлена на то, чтобы второй раунд не начался никогда.
Как я благодарен Богу за то, что генерал фон Шлиффен был столь непреклонен во время войны, продолжая наступление в Бельгии и Франции, и нисколько не ослабляя мощнейший правый фланг, несмотря на неожиданно быстрое русское вторжение в наши восточные провинции. Как только мы окружили Париж, выбили из войны англичан и заставили просить мира ублюдочную Третью Республику, мы без труда вернули себе те кусочки территории, которые украли у нас царские орды. Очень скоро мы выкинули славянских недочеловеков из фатерланда — назад в степи, где им самое место! Мы так пока что и не воздали России должного в полной мере, но и этот день когда‑нибудь придет. Я в этом не сомневаюсь — нельзя позволить этим казацким ордам снова угрожать цивилизованной Европе.
Однако вернемся к французам. В Лилле, как и везде в этой стране, постоянно возникают, зреют и зарождаются бесконечные планы реванша. Я должен до них докопаться, пока они не оказались слишком опасными. От местной фельджандармерии помощи не жди — это ясно как Божий день. Но я тем не менее уверен в себе. Сверхчеловек движется к победе, если надо — в одиночку, и ничто не может его остановить. Таков мой план действий в Лилле.
Я жажду получить от тебя весточку. Сознание того, что твои чувства ко мне совпадают с моими чувствами к тебе, укрепили бы мой дух в смертельной схватке с врагами германского народа и Кайзера. Мечтаю увидеть тебя снова как можно скорее. Я пригласил бы тебя на скромный пикничок, и мы бы гуляли при луне и целовались до изнеможения. С надеждой на возвращение домой героем, я буду и дальше бороться здесь, на чужбине, с красными, евреями и всеми остальными злодеями, строящими козни против фатерланда. Со всей моей любовью и патриотизмом, остаюсь твой
Дядюшка Альф.
* * *
17 мая 1929 года
Дорогая, любимая Гели,
Как я рад наконец‑то получить от тебя весточку! Когда я получил твое письмо, я прежде всего поцеловал почтовую марку, зная, что всего два дня назад к ней прикасались твои сладкие губы. Я рад, что в Мюнхене все хорошо, хотя я не знаю, радоваться ли тому, что ты пела в кафе. Мне это как‑то не кажется очень респектабельным, пусть это и было, как ты говоришь, «весело». Долг и дисциплина — превыше всего, всегда и везде. Народ, не понимающий этого, обречен. Скажем, французы до войны очень любили повеселиться. Сейчас они за это расплачиваются, и они это вполне заслужили.
Впрочем, из этого не следует, что сейчас они веселятся меньше. Зайди в любое из многочисленных клубов и кафе Лилля, и ты увидишь такие вещи, которые в Германии нельзя было бы даже вообразить, а тем более позволить! Больше я ничего к сказанному не добавлю, дабы не описывать бесстыдное французское дегенератство в подробностях.
Однако некоторых успехов я уже добился. В одном из этих прокуренных кабаков, где на саксофонах играют американскую музыку, которой место разве что в джунглях, а танцующие пары ведут себя так, как я не осмеливаюсь даже и описывать, я услышал, как двое французов говорили о некоем Жаке Дорио, приехавшем в город.
Именно его‑то я и разыскиваю, ибо он — верный ученик русских красных негодяев, которые пытались сбросить царя Николая в 1916 году. Если бы Кайзер не послал поскорее войска в помощь своему кузену, эти дьяволы вполне могли бы осуществить свой преступный заговор на практике, и кто знает, в каком хаосе находился бы наш несчастный мир сейчас. Однако пули — лучшее лекарство от подобной заразы. Чтобы избежать дальнейших трудностей, царю следовало после волнений 1905 года повесить на пару сотен бандитов больше, но что с него взять — он всего лишь глупый и мягкотелый русский.
