Однако супротив приказа царского никто перечить не смел - все покорно отступили, все дали слово боярину Захарьину.
А толпа-то народная все прибывала да прибывала; увидел люд московский, что отбыл царь-государь с площади Успенской, что ни слова не сказал он народу своему, что во всем положился он на бояр своих, - и начали мало-помалу раздаваться в толпе народной крики гневные:
- Самому царю хотим правду сказать!
- Пусть не слушает он бояр лукавых!
- Пусть выдаст нам Глинских-злодеев!
- Эк, вырядились в какое платье цветное!
- Все, чай, нашими горбами добыто!
- А почто Москву сожгли, православные?!
- Ну-ка ответь, боярин!
- За что Москву сжег, боярин?!
- Отвечай-ка!
- Аль оглох?
Слушал, слушал боярин Захарьин гневные крики народа московского и ничего не мог в толк взять… Не в чем было ему оправдываться, нечего ему было народу потакать, не знал боярин за собою никакой вины - и потому выступил он смело пред толпой бушующей.
- Эй, вы, люди московские! Слушал я вашу молвь нескладную, слушал я ваше роптание и никак не могу в толк взять - чего вы хотите… Захотел Господь, и постиг пожар Москву великую; захотел Господь, и погибло все ваше имущество, и погорели жены ваши и дети… То, люд московский, разразился над тобою гнев Божий, а супротив того гнева ни один смертный пикнуть не смеет; к чему же, люди московские, бушуете вы против царя-государя, великого князя Иоанна Васильевича?!
Или он виновен в прегрешениях ваших, или он накликал на вас беду великую?..
Многомилостив царь-государь; и повелел он мне, боярину своему, выдать каждому награду достойную. Кто избой целой от огня изубытчился, тот от государя великого целую гривну серебряную добудет! Кто малую избу потерял, тот от царя Иоанна Васильевича полгривны достанет! Не мятитесь вы, люди московские, не смущайте покоя государева криком вашим!
Громко говорил боярин Григорий Юрьевич, и далеко разносился голос его мощный, и слушал его люд московский. Любили москвичи боярина Захарьина, готовы были каждому его слову поверить… Кабы было то в другое время - закричали бы, завопили бы москвичи: “Здравствуй по много лет, боярин Григорий Юрьевич!”.
Но не та была пора: лишился народ московский домов своих, всего скарба своего, всех пожитков своих и не верил он больше боярам сладкоречивым… В ответ на речь боярина Захарьина раздались отовсюду крики народные:
- Полно тебе народ морочить!
- Сладко поешь, да не верим мы тебе!
- Что нам гривна твоя серебряная?
- Чай, не на гривну у нас добра сгорело!
- Подавись ты, боярин царский, тою гривною! Та гривна - нам во погибель!
Еще раз крикнул боярин, пытаясь унять смуту народную, на всю площадь крикнул и брови свои боярские принахмурил: хотел испугать чернь малодушную.
- Слушать ли мне ваши крики мятежные? По указу царя Иоанна Васильевича говорил я вам, по его же указу и теперь говорю… Слушай, народ московский. Не нарушай покоя царя Иоанна Васильевича смутой своей дерзкой… Та смута не к добру ведет!..
Вспомни, народ московский, царя Василия Иоанновича! Не любил шутить царь Василий Иоаннович - мигом у него мятежные головы с плеч соскакивали!.
Не приведи Бог, как зашумел, заярился народ после слов доброго боярина… И без того были люди московские обездолены пожаром свирепым, и без того лишились они и домов своих, и семейств своих; и без того гнев лютый кипел в сердцах их за то, что не сумели оберечь стольный град Москву от пожара великого; и без того злобились они на бояр царских, ведая, что сам-то царь - юноша еще недозрелый…
Покорно сносил народ московский владычество бояр знатных, покорно подставлял он выю свою избранникам царским; но тут не было перед ним ни царя, ни бояр, ими любимых, - и разразилась грозная буря народная…
Были то клики, или был то вопль гневный всего народа собравшегося, или просто вздохнула вся земля, весь удел земский, трепетавший под стопою воевод корыстолюбивых, только громом небесным разразились погорельцы несчастные, и таков был тот гром, что далеко раздался он над Кремлем великим, над Китай-городом и над всеми пригородами московскими…
Услыхав тот крик великий, побледнел, задрожал князь Юрий Васильевич Глинский… Не говорил он с народом, да и не стал бы его народ слушать: слишком опротивели народу московскому князья Глинские… Спрятался князь Юрий за спины бояр остальных; дрожал он всем телом, ведая, что немалая вина на нем лежит в пожаре московском… Много врагов насчитывал князь в этой толпе буйной, что приливала к кругу боярскому, как водная глубь бушующая… Грозные руки поднимались со стороны толпы яростной и обращались они прямо к князю Глинскому - Юрию!
Видели ли стены собора Успенского такой разгул страстей народных, по нутру ли было этому храму древнему такое ожесточение дикой толпы народной, только света не взвидел Кремль московский от такого бушующего наплыва народной толпы неудержимой, какой настал после того, как приметили среди бояр князя Юрия.
Похоже это было на гром небесный, похоже было на тот трус, о котором вещали летописцы московские…
Увидел князь Юрий тысячу рук, к нему протянутых, не взвидел света и бросился бежать.
Где ж тут было боярам юного царя опомниться: все они не то что испугались, а прямо в бег пустились.
Над Кремлем московским царило в небе спокойствие нерушимое: солнышко светлое посылало лучи свои и дивовалось: почему-де люди глупые так мятутся под моей лаской нежною?
Упадали те лучи на срубы обугленные; упадали те лучи на груды добра спаленного; упадали те лучи и на трупы случайных жертв пожара московского; видели они и гневные лица, и лица, страшной бедой искаженные, - и все также весело светили эти лучи, и не могло помрачить их сияния небесного горе земное…
А на земле смятение великое царило: вокруг тех самых храмов Божиих, которые вздымались своими куполами крестоносными к небу синему, вокруг тех белых стен, которые видело солнышко со своей высоты великой, бушевала толпа - толпа, жаждущая живой крови, крови горячей! Воздымались тысячи рук, слышались тысячи криков неистовых, тысячи криков ненасытных, и все эти крики летели к одному боярину из всей толпы бояр: летели эти крики к боярину Глинскому - Юрию Васильевичу.
И зловещи были эти крики:
- Вот он, злодей наш!
- Вот он, погубитель народа московского!
- Давайте его сюда!
- Князь Юрий, погибель тебе!
- Гляньте-ка, бежать задумал!
- А нешто мы его не догоним?!
- Вон он уходит! Лови его!
Раздавались-перекрещивались крики народные; в среде народной великая смута поднялась… Кое-кто видел злодея народного князя Юрия, а многие его и не видели; но все кричать начали:
- Лови его, изымай его, изменника безбожного!
Князь Юрий Васильевич Глинский немолодой уже боярин был и отличался дородством немалым. В обычные дни не любил боярин шагу пешком сделать, сразу захватывала одышка частая жирную грудь боярина; всегда езжал он в колымаге богатой, добрыми конями запряженной, а ежели близко было ехать, садился князь Юрий Васильевич на иноходца дорогого, чтобы качал на ходу своего хозяина, словно дитя в люльке. И у себя-то дома, и в хоромах царских ходил князь Юрий тихо и величаво, не спеша, с развалкою. Ведомо ему было, что бежать и торопиться непригоже было первому боярину из всех бояр московских.
А тут, когда увидал он пред собою смерть неминучую, гибель кровавую, - откуда прыть взялась у тучного боярина! Сбросил он с себя поскорей свой 'охабень, золотом шитый, и в одном кафтане бежать пустился… Да так быстро несли ноги боярина раскормленного, что спервоначалу не угнаться было за ним врагам его. К тому же был князь Глинский одарен силою немалою, и все, кто ему поодиночке дорогу заступали, далеко в сторону летели от одного удара дюжей руки боярской. Разогнался, разбежался князь Юрий и думал уже, что спас он свое тело грешное от мщения народного…
Да слишком мала была площадь кремлевская: некуда было боярину убежать, укрыться; отовсюду новые толпы прибывали, отовсюду до него долетали злобные крики.
Отчаянным взором огляделся вокруг боярин… Остальных бояр уже не видать было, видно, смяла их толпа мятежная или в ворота кремлевские убежали они, малодушные, жизнь свою спасая. В дюжине шагов от князя Юрия виднелась паперть церковная, виднелись двери церковные, открытые… Напал, казалось, князь Юрий тут на мысль благую: “Дай, скроюсь я в храме Божием, там не посмеют взять меня злодеи - убийцы лютые”.
Повернул князь Юрий к церкви, мигом на паперть взбежал и скрылся в дверях церковных… Но все видела чернь свирепая, с дикими криками устремилась она вслед за недругом своим. Скоро такая толпа бесчисленная к церкви прихлынула, что едва на площади уместилась, а в самый храм едва, пожалуй, двухсотая часть попала. Не смотрели москвичи озлобленные на святость места, не стыдились буйства своего мятежного; все сильнее и сильнее разгоралась в сердцах их месть лютая. Давил друг друга народ, напирал на самые стены церкви каменной и все вопил голосом громовым:
