– Накануне выборов, – продолжал епископ, духовенство, использовав доверие, которым оно пользуется у общественного мнения, помогло провести в собрание кандидатов Его Величества. Одним из священнослужителей, чья безупречная жизнь более, чем заслуги, позволила повлиять на результаты выборов в Париже, являлся я, Ваша Светлость, ваш покорный слуга, испытывающий к вам уважение и преданность…
– И все же я не могу понять, – сказал маршал, начинавший уже проявлять признаки нетерпения, – какая связь между клеветой на вас, выборами и моим зятем?
– Самая непосредственная, прямая, господин маршал. Дело в том, что накануне выборов господин граф Рапт пришел ко мне и предложил мне в случае если я помогу ему на выборах, должность архиепископа Парижского, если болезнь монсеньора архиепископа закончится смертью, или же любое другое архиепископство, если монсеньор поправится.
– Фи! – сказал маршал с отвращением. – Какое гнусное предложение, какая недостойная сделка!
– Именно так я и подумал, господин маршал, – торопливо произнес епископ. – И поэтому позволил себе сурово отчитать господина графа.
– И правильно сделали! – живо произнес маршал.
– Но господин граф был настойчив, – продолжал епископ. – Он объяснил мне, и небездоказательно, что редко встречаются люди столь же талантливые и преданные. Что Его Величеству приходится бороться с многочисленными и упорными врагами. И, – скромно продолжил монсеньор Колетти, – предложив мне должность архиепископа, он заявил, что руководствуется только одной целью: дать мне возможность оживить религиозные чувства, которые день ото дня притупляются. Таковы были его собственные слова, господин маршал.
– И что же последовало за этим недостойным предложением?
– Очень недостойным, вы правы, господин маршал. Но оно еще более недостойно по форме, чем по содержанию. Поскольку, увы, гидра свободы и впрямь поднимает голову. И если сейчас не принять надлежащих мер, через год она отравит общественное сознание. Таким образом я был вынужден принять предложение господина графа.
– Если я вас правильно понял, – сурово произнес маршал, – мой зять взял на себя обязательство добиться вашего назначения архиепископом, а вы дали ему слово сделать его депутатом?
– В интересах неба и государства, господин маршал.
– Что ж, господин аббат, – снова промолвил маршал. – Когда вы вошли сюда, у меня было свое мнение относительно морального облика графа Рапта…
– Не сомневаюсь в этом, Ваше Превосходительство, – прервал его епископ.
– А когда вы отсюда уйдете, господин аббат, – продолжил маршал, – у меня будет собственное мнение относительно вас.
– Господин маршал! – яростно воскликнул монсеньор Колетти.
– В чем дело? – спросил маршал высокомерным тоном.
– Прошу Ваше Превосходительство простить мне мое удивление, но, входя сюда, я, признаюсь, вовсе не думал, что все произойдет именно так.
– А что, по-вашему, может произойти, господин аббат?
– Ваше Превосходительство, вы ведь прекрасно это знаете. Если Ваше Превосходительство не приложит все силы для того, чтобы вернуть мне милость святого отца, перед которым я был очернен господином графом Раптом, я буду вынужден предать гласности письменные доказательства подлости господина графа. И не думаю, что вы, господин маршал, будете очень рады тому, что ваше благородное имя станет фигурировать в столь скандальном деле.
– Объясните все поподробнее, пожалуйста.
– Прочтите вот это, Ваше Превосходительство, – сказал епископ, доставая из кармана письмо господина Рапта и протягивая его маршалу.
Когда старик прочел письмо, лицо его налилось кровью.
– Заберите, – сказал он с отвращением. – Теперь мне все ясно, и я понял, о чем именно вы пришли меня просить.
Повернувшись, он дернул за шнур звонка.
– Уходите, – сказал он. – И благодарите Господа Бога за то, что вас защищают ваши одежды и то место, где мы сейчас находимся.
– Ваше Превосходительство! – яростно воскликнул епископ.
– Молчите! – властно произнес маршал. – И послушайте хороший совет, который я вам дам, чтобы вы не теряли напрасно ваше время. Не приближайтесь больше к моей супруге. Другими словами, я не желаю вас больше видеть в особняке Ламот-Уданов. Потому что там вас ждет не несчастье, а позор.
Монсеньор Колетти собрался было что-то сказать в ответ. Глаза его сверкали, лицо покраснело. Он хотел было обрушить на маршала весь свой гнев, но тут появился слуга.
– Проводите монсеньора, – сказал маршал.
– Ты сам этого пожелал, – злобно прошептал монсеньор Колетти, выходя от маршала де Ламот-Удана. Точно так же, как шипел, уходя от графа Рапта.
Но улыбка его вечером была еще злобнее, чем утром.
– К мадам де Латурнель! – крикнул он кучеру.
Через четверть часа он уже сидел в будуаре маркизы, которая после двухчасового отсутствия дома должна была вернуться с минуты на минуту.
Этого времени епископу хватило для того, чтобы разработать план кампании.
Это был настоящий план боевых действий. Никогда еще ни один завоеватель не готовился с такой тщательностью и с таким коварством к захвату города. В исходе битвы он был уверен, но сам бой был труден. С какой стороны следовало напасть? Каким оружием воспользоваться? Рассказать маркизе о той сцене, которая произошла у него с графом Раптом, было нельзя: если бы пришлось выбирать между ним и графом, выбор маркизы был однозначен. Епископу это было прекрасно известно, поскольку ему были известны как ее честолюбие, так и ее набожность. И второе казалось ему более развитым, чем первое.
Не мог он и рассказать ей о своем разговоре с маршалом де Ламот-Уданом. Это значило бы восстановить против себя самого влиятельного члена ее семьи. И все-таки надо было действовать, и как можно скорее! Честолюбие может подождать, но мщений откладывать нельзя! А сердце епископа было полно жаждой мщения.
Так он и продолжал находиться в своих раздумьях, когда в комнату вошла маркиза.
– Вот уж не думала, монсеньор, – сказала маркиза, – что буду иметь честь видеть вас сегодня. Какой счастливый случай привел вас ко мне?
– Это мой почти что прощальный визит, маркиза, – ответил монсеньор Колетти, вставая и прикладываясь скорее с притворной нежностью, чем с уважением к руке набожной дамы.
– Что вы такое говорите? Прощальный визит? – воскликнула маркиза, на которую эти слова произвели почти такое же действие, как объявление о конце света.
– Увы! Это так, маркиза, – грустно произнес епископ. – Я уезжаю. По крайней мере в скором будущем.
– И надолго? – со страхом в голосе спросила госпожа де Латурнель.
– Как знать, дорогая маркиза! Может быть, и навсегда. Разве человек может сказать, когда вернется?
– Но вы никогда не говорили мне, что собираетесь куда-то ехать.
– Я знаю вас, дорогая маркиза. Мне известны ваши доброжелательность и нежность, которые вы ко мне питаете. И поэтому я подумал, что, скрывая от вас до последнего момента известие о моем отъезде, я смогу уменьшить горечь разлуки. Если я был неправ, прошу меня за это простить.
– Да какова же причина вашего отъезда? – спросила, покраснев, госпожа де Латурнель. – И какова его цель?
– Причина, – слащавым тоном произнес епископ, – это любовь к ближнему. А цель – триумф веры.
– Вы уезжаете миссионером?
– Да, маркиза.
– Далеко ли?
– В Китай.
Маркиза испустила крик ужаса.
– Вы правы, – грустно сказала она. – В таком случае вы, вероятно, уезжаете навсегда.
– Так надо, маркиза! – воскликнул епископ с той торжественной набожностью, с которой Петр Отшельник всегда произносил: «Этого хочет Господь».
– Увы! – вздохнула госпожа де Латурнель.
– Не расстраивайте меня, дорогая маркиза, – сказал епископ, изображая глубокое волнение. – Сердце мое и так уже разрывается, когда я думаю о том, что покидаю таких верных христиан, как вы.
– И когда же вы уезжаете, монсеньор? – спросила госпожа де Латурнель, придя в необычайное возбуждение.
– Вероятно, завтра. Крайний срок – послезавтра. Таким образом, как я уже имел честь вам сказать, этот мой визит является как бы прощальным. Я говорю как бы прощальным, потому что у меня есть к вам поручение и я не могу уехать с удовлетворением в сердце до тех пор, пока оно не будет выполнено.
– Что вы хотите этим сказать, монсеньор? Вы ведь знаете, что, кроме меня, у вас нет более покорной и преданной служанки.
– Я знаю это, маркиза, и именно поэтому хочу поручить вам дело очень большой важности.
– Говорите же, монсеньор.
– Собираясь уезжать, я беспокоюсь по поводу тех душ, которые Господу было угодно поручить мне для наставления на путь истинный.
– Увы! – прошептала маркиза.
– Дело вовсе не в том, что нет больше людей, достойных того, чтобы направлять моих агнцев, – продолжал епископ. – Есть некоторые души, которые, перед лицом того или иного предписанного мною правила поведения, являющегося источником блаженства в будущем, могут сбиться с пути истинного, разволноваться, обеспокоиться отсутствием их пастора. И, думая о судьбе верных своих послушниц, я, естественно, в первую очередь, подумал о самой верной из них. Я подумал о вас, маркиза.
