Рыдающий епископ раскачивался, всхлипывал, подпрыгивал наподобие нелепого ручного медведя и, как деревянная кукла, разводил прямыми руками, тонким голосом повторяя за веселящимся трубадуром:
Рубите больше, от того
урону нет лесам!
Барон Теодульф, багровый от вина, держал в руках огромную чашу.
Он рычал, он ревел от восторга. Когда несчастного епископа Тарского под улюлюканье дружинников и гостей бросили наконец в грязный ров, багровый хозяин замка Процинты вновь поднял на помост трубадура.
В Лангедоке есть барон прославленный,
имя носит средь людей он первое.
Знают все, он славен виночерпием
всех превыше лангедокских жителей…
– Эйа! Эйа! – с ревом подхватил узнавший себя в песне барон.
– Эйа! Эйа! – шумно подхватили гости.
Пить он любит, не смущаясь временем.
Дня и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
будто древо, ветрами колеблемо…
– Эйа! Эйа!
Он имеет тело неистленное,
умащённый винами, как алоэ.
И как миррой кожи сохраняются,
так вином он весь набальзамирован…
– Эйа! Эйа! – ревели гости и дружинники.
Он и кубком брезгует, и чашами,
чтобы выпить с полным наслаждением.
Он горшками цедит и кувшинами,
а из оных – наивеличайшими…
От удовольствия барон побагровел еще пуще.
Казалось, глаза его сейчас выпрыгнут из орбит.
В тишине, вдруг упавшей на залу, еще более тревожной от дымивших и потрескивающих факелов, было хорошо слышно, как под огромным столом грызлись и рычали из-за костей собаки.
Испуганные служки быстро меняли блюда.
Копченая медвежатина, огромный кабан, целиком изжаренный на вертеле, запеченные в листьях гуси. Овощи, густо приправленные рублеными жареными скворцами, горная форель, трюфели. Славки и завирушки, запеченные в дымящемся пироге. Выпала из рук служки и шумно разбилась о каменный пол круглая соляная лепешка, несомненно, к ссоре.
Тогда барон Теодульф рявкнул.
Рявкнув, как медведь, он торжествующе ударил по спине задохнувшегося трубадура своей огромной ладонью:
– «Он горшками цедит и кувшинами, а из оных – наивеличайшими»! Истинно так! – рявкнул он во всю мощь своих легких, и ужасная бледность, начавшая было распространяться по щекам испугавшегося трубадура, вновь начала сменяться счастливым пьяным румянцем.
– Истинно так!
Гости тоже взревели.
Они взревели так, будто изнутри их терзали демоны.
А громче всех ревел хозяин Процинты: «Клянусь апостолом Павлом, истинно так!!!»
Он ревел как огромный сказочный зверь. Тени испуганно метались по стенам залы.
И все же именно барон Теодульф, каким бы чудовищем он ни казался соседям, именно барон Теодульф одним из самых первых принял обет святого креста. Он оказался среди тех благородных баронов, которые самыми первыми ступили на стезю гроба Господня вместе с лукавым королем Франции Филиппом II Августом, вместе с неистовым королем англов Ричардом Львиное Сердце, наконец, с рыжебородым великаном королем германцев Фридрихом I Барбароссой.
Ганелон вздохнул. Пути Господни неисповедимы.
Фридрих I Барбаросса, император германцев, рыжебородый великан, совершивший немало подвигов, неистовый праведник, не знавший никакой устали в деле обращения неверных, внезапно утонул в бурной реке Салеф, текущей неподалеку от города Селевкия. Неистовый король англов Ричард Львиное Сердце до сих пор ведет непомерно затянувшийся спор с королем неверных Саладином, полное имя которого Юсуф, рожденный Айюдом, курдом из племени хазбани, служившим еще правителю Мосула и Халеба, кажется, по имени Занги ибн Ак-Сункур. А лукавый король французов Филипп II Август внимательно и хищно присматривается исподволь к соседским территориям, к тем, конечно, которыми может расшириться Франция. Конечно, король Филипп всегда поддержит идею нового святого странствия, но неизвестно, двинется ли он сам в новое странствие? Кто-то слышал, что король Филипп не раз уже произносил такое: на одну-единственную человеческую жизнь вполне достаточно одного святого странствия. А барон Теодульф томится в неволе. А родовой замок барона охраняет юное дитя – девица Амансульта с презрительным взглядом. Ни на минуту не забывает она об отце, и сердце ее вторит любому призыву к новому походу на неверных.
Еще недавно клубилась пыль под ногами святых странников, и ход времени казался неостановимым. Была штурмом взята благородными рыцарями крепость неверных Акра, под стенами которой, к несчастью, попал в плен к неверным барон Теодульф, – зато в Тире потерпел ужасное поражение мессир Конрад Монферратский. Все как бы остановились на время, как бы примолкли, обдумывая случившиеся события, только неистовый король Ричард Львиное Сердце, распространяя дело, угодное Господу, ни на секунду не приостановил святое дело уничтожения неверных. Он так усиленно и с таким вниманием обращался к этому делу, что его именем стали пугать детей и животных. «Не плачь, дитя, не плачь, – шепчут в ночи не спящим детям одинокие матери. – Не плачь, дитя, а то заберет тебя король Ричард!» Или так. «Что ты спотыкаешься, дьявольское отродье! – ругает всадник своего вдруг споткнувшегося коня. – Короля Ричарда ты увидел, что ли?»
И не взята пока Яффа.
И не взят пыльный Аскалон.
Даже сам святой Иерусалим унижен неверными.
И все-таки снова над дорогами клубится желтая пыль.
Собираются на площадях смиренные минориты, младшие братья, духовные дети святого отца Франциска Ассизского. Они блаженно и счастливо улыбаются и смиренно и счастливо перебирают кипарисовые четки: радуйтесь вечному свету дня, истинные христиане, отриньте из душ любое уныние, ведь нет ни у кого каких-либо потерь перед ликом Господа!
Собираются на площадях братья-проповедники, духовные дети блаженного отца Доминика Гусмана, ради всех других братьев своих оставившего солнечную Каталонию. С упреком и строгостью смотрят братья-доминиканцы на легкомысленных мирян и на смиренных братьев миноритов: опомнитесь, истинные христиане, никакой лишний день радости не дает вечного блаженства. Душу спасайте!
Проповедуют на папертях тряпичники-катары Роберта Ле Бугра: отриньте суету сует, забудьте распятия и иконы, истинные христиане, не предавайтесь идолопоклонству. Господь все видит!
В замках и в городах, в селах и в деревнях вещают многочисленные, разосланные во все уголки страны легаты папы: внимайте голосу римского апостолика, вы, знатные и простолюдины, рыцари и вилланы, маркграфы и шатлены! Готовьте себя к стезе гроба Господня, готовьте себя к святому делу неистового истребления неверных! Смотрите, как много особых знаков ниспослано с небес Господом!
И это так. Многие добрые христиане видели плывущие с востока на запад и с запада на восток странные кроваво-красные облака. Они сталкивались в небе друг с другом и заполняли пространство кровью. А другие видели темные, как бы бесформенные многочисленные пятна, которыми вдруг стало покрываться само солнце. А еще видели в ночи комету, которая совсем бесстыдно задирала над сонной землей свой пышный, свой серебрящийся, свой мертвенный, как отсвет дальнего пламени, хвост. А некий кюре ужасал паству страшными видениями исполинской битвы, вдруг разыгравшейся в высоком небе прямо над монастырем в Барре. Кюре собственными ушами слышал отдаленные отзвуки этой битвы и даже узнал каменные башни. И это были башни священного Иерусалима. И нельзя было не верить тому кюре, потому что все это он видел собственными глазами.
А брат Одо утверждал, что некий священнослужитель, имя которого он не стал произносить вслух, держал в руках грамоту, прямо на его глазах упавшую с неба. Не было в тот день в небе ни туч, ни облаков, не летали птицы, не шел дождь или град, но грамота упала с неба на землю, и в этой так неожиданно упавшей грамоте находился неистовый призыв самого Господа выступить наконец в поход против неверных.
Конечно, брат Одо прав. Господь требует нового похода в Святую землю.
Серкамон, странствующий певец, сочиняющий кансоны, славящие вечную любовь, и злобные сервенты, жалящие врагов, и альбы, славящие наступающее утро, и сладкие пастореллы и баллады, под которые так и хочется броситься в пляс, вот такой серкамон сел недавно перед церковью в Барре, бросив на землю мешок с травой.
Серкамона мгновенно окружили многие простолюдины и вилланы.
Белело в толпе длинное морщинистое лицо дамы Лобе, окруженной взрослыми дочерями. Стоял там викарий, тугую шею которого охватывал паллий, белый шерстяной воротник с вышитыми шелком крестами – символ истинного пастыря, несущего на плечах овцу. Здесь же в толпе переминались разные небогатые вавассеры, торговавшие в Барре вином. Значит, скоро окажется здесь и Амансульта, решил Ганелон. Он хорошо уже знал, что когда где-нибудь появляется человек, ходивший в Святые земли, Амансульта непременно старается с ним встретиться. Услышав о серкамоне, поющем в Барре, Амансульта непременно сюда прискачет, оставив все свои дела, потому что, возможно, пути серкамона пересекались где-то с путями барона Теодульфа.
