– В сторону! – гаркнул Николай и бросился на Василия, словно охотник на дичь, сшибая с ног. Смертоносный палаш сверкнул позади, снося голову женщине, упавшей рядом и не выпустившей из рук ребенка, которому тоже срубило полчерепа.
– Ты это видел?! – Брилинг скатился с товарища и показал на трупы. – Боже, царя храни, мать его… Бежим!
Конно-гренадерские лейб-гвардейцы завершили налет и отвалили в сторону, очистив сектор обстрела для пехоты. Над заснеженной Нарвской площадью прогремел залп, потом другой.
Толпа смешалась, часть подалась назад, самые отчаянные рванули вперед. Николай с Василием, пригибаясь под пулями, понеслись назад по шоссе в сторону ближайших домов.
Снова грянули залпы. Менделееву стало страшно, как никогда в жизни. Погибать молодым и столь бездарно – что может быть глупее?
Небольшие деревянные домики, окружившие Петергофский тракт, совершенно не выглядели спасеньем. Это не проходные дворы-колодцы питерского центра, где легко затеряться или выскочить на соседнюю улицу. К тому же снег, проклятый снег, сохранял следы беглецов.
Напарники шмыгнули в проулок и припустили между домов. Василий заметил, что Николай отстает, а отпечаток следа окрашен красным.
– Ранен?
– Царапина, в ногу. Не болтай, береги дыхание.
На их беду великий князь Владимир Александрович и князь Васильчиков загодя разослали гвардейским частям приказ обойтись с демонстрантами, как с врагом на поле боя. Когда залпы инфантерии обратили противника в бегство, гренадеры пришпорили скакунов и бросились на добивание.
– Сюда! – показал рукой Брилинг на проем меж деревянным домом и сараем, узкий и низкий для всадника.
Они протиснулись мимо стен, под оглушительный собачий лай перемахнули через забор и нос к носу столкнулись с разгоряченной лошадиной мордой. Гвардеец поднял клинок, перепачканный красным. Василий понял, что успевает лишь зажмуриться в ожидании неизбежного…
Грохнул выстрел. Менделеев открыл глаза и увидел, как офицер клонится с седла, уронив оружие.
– Держи коня!
Николай сдернул гвардейца на снег, заглянул в его светлые, прозрачные от боли глаза на красивом аристократическом лице.
– Как тебе положенье, когда не рабочие, а ты валяешься беспомощный?
– Ради бога…
Договорить бравый воин не успел. Из выходного отверстия брызнули осколки черепа, капли крови и мозгов. Мягкая револьверная пуля делает с головой страшные вещи.
Лошадь заржала и попробовала стать на дыбы. Василий едва ее удержал.
– Умеешь с ними ладить? – Брилинг взялся за стремя.
– Не приходилось.
– И я катался верхом лишь на мотоциклетке. Помоги.
Оперевшись на соучастника, Николай вскарабкался в седло, впитавшее тепло прежнего владельца, помог напарнику забраться на круп. С сожалением выбросил наган, не желая хранить улику. Глубоко проваливаясь в снег под тяжестью двух мужских тел, кобыла начала трудный путь, унося пассажиров подальше от Петергофского шоссе.
По дороге они молчали. Потом Брилинг заметил:
– Представь у этих мерзавцев бронеход с пулеметами. Ни одна душа не спаслась бы. Кстати, я тебе жизнь спас.
– Благодарствую. А кто втянул меня в авантюру?
– Ладно. Один-один. Квиты. Только чур – никому ни слова, включая Берга, твоего отца и тем более Романова.
– Да уж понимаю. Теперь не гвардейцы – преступники, народ расстрелявшие, а мы, покаравшие одного из убийц.
– Вот и славно. Приглашаю тебя на ближайшее собрание ячейки ПСР. Личное поручительство дам.
– Нет уж. Довольно с меня политики. Кстати, едем домой и чертежи чертим. Тебя как эсера видного и путиловского непременно спросят, чем развлекался 9 января.
Отмахав приличное расстояние, они отпустили измученное животное, нашли извозчика и отправились в холостяцкую квартирку Брилинга. Там промыли неглубокую рану и перебинтовали ногу Николая, уничтожив в камине заляпанные брюки и исподнее с пулевым следом.
Менделеев как в воду глядел. К вечеру нагрянул городовой в сопровождении пронырливого типа в штатском. И хотя сын знаменитого профессора не любил козырять происхождением, здесь он позволил себе и папеньку использовать, и на полицейского голос повысить, что со своими дурацкими вопросами тот отечественный прогресс тормозит. Городовой капнул на ковер растаявшим инеем с усов и ретировался. Партикулярный господин не проронил ни звука.
– Так их, сатрапов, – расслабился хозяин квартиры. – На сегодня с черчением баста. Налей по маленькой, нервы ни к черту.
И верно, хладнокровное убийство гвардейского офицера вылилось в серьезное испытание для психики. Листы, исчерченные до посещения блюстителя порядка, Николай швырнул в огонь – дрожащие руки выводили неверные прямые.
Менделеев опрокинул в слегка простуженное горло стопку ледяной «Смирновки», помянув гвардейца.
– Упокой Господь его душу. Пусть душегуб был, а какой ни есть человек. Слушай, теперь ты средь эсеров – герой?
– Черта с два. Никому и там не скажу. Чует мое сердце, есть среди нас шпики из охранки. Не хочу в острог. Так что молчи. Иначе и тебя загребут для компании.
Дома чуть пьяного Василия сначала растерзать хотели, потом задушили в объятиях.
– Я уж Антипку к тебе на квартиру в Кронштадт посылал, и в полицейских участках справки навел – нету! Был человек, нет человека…
– Это лишнее, папа. Я уже взрослый. Зачем мне в глупости встревать? Сидели мы, трансмиссию чертили. Глядишь, по весне сборку начнем.
– Хорошо, коли так.
Василий впервые открыто и безоговорочно лгал отцу. Однажды подобное происходит у всех. Семья села за чай, уютно расположившись под большим зеленым абажуром.
В десятках верст от них в кругу семьи столь же умиротворенно чаевничал Николай Второй, изредка выслушивая реляции, что порядок в столице восстановлен и беспокоиться не о чем. Государь и не думал возвращаться в Зимний дворец, задержавшись в Царском Селе. Он приказал решительно пресечь выходку Гапона. В самом деле, как глупая чернь могла позволить себе обеспокоить Императора Всея Руси в законный выходной. Пулю в лоб, штык в пузо и саблей по шее – весь ответ на народную петицию. А там можно снова чай пить.
Словно оправдываясь перед самим собой, царь записал в дневнике: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых».[3]
Удивительно, но последствия событий 9 января произвели впечатление даже на непробиваемого в своем равнодушии помазанника Божия. Он изволил выразить недовольство действиями генералов и отправил некоторых в почетную отставку, не отдав под суд никого из убийц. 18 февраля газеты распространили царское воззвание с призывом к искоренению крамолы во имя укрепления истинного самодержавия. На сем Николай Второй счел недоразумение исчерпанным. У народа оказалось другое мнение.
Николая Брилинга в смерти гвардейца никто не обвинил. С Путиловского завода его выперли на всякий случай, как и многих других, замеченных в политических сборищах. Берг чувствовал, что дело с ним неладно, потому позицию свою гнул по-прежнему: работаешь – плачу. Или на все четыре стороны, хоть и жаль терять единственного опытного дизелиста в команде.
Фрезе соорудил во дворе мастерской козловой кран. Его рабочие легко поднимали руками части авто, если не в одиночку, так вдвоем. Будущий бронеход выходил многотонным, без механизации никак.
Участники эпопеи с трудом согласились на предложение Василия составить документацию в метрических величинах. Сын великого метролога с пеной у рта объяснял преимущество французских мер над британскими и старорусскими, тем более в технике применялась дикая смесь. Масса обозначалась в пудах, фунтах и тоннах, длина в ярдах и саженях, давление в атмосферах (один килограмм на квадратный сантиметр) и в футах на квадратный дюйм.
– В техническом описании на выходе так или иначе придется писать скорость в верстах в час, расход топлива в ведрах в час, а массу снаряда в золотниках, – согласился Романов.
От машин Гиткота и Блинова практически ничего не осталось. Четыре опорных катка обрели пружинную, а не пневматическую подвеску, как в ранних эскизах Менделеева. Два ведущих передних колеса получили крутящий момент через толстый кардан с коленвала паровой машины, а не через цепь, как в тракторе Холта.
После первой же установки траков верхний участок гусениц грустно обвис под своей тяжестью меж ведущим колесом и ленивцем. Каждый борт украсился парой поддерживающих роликов, что задержало работы на добрую неделю.
Как ни старались свести численность экипажа до наименьшего, справиться с управлением паровой машиной и трансмиссией одному человеку не под силу. В итоге, выражаясь привычной Бергу морской терминологией, на борту осталось два человека команды – рулевой и механик-кондуктор.
