целью сбыта или приобретения с той же целью наркотических веществ без специального на то разрешения».
Да, если наши пальчики снимут, то будет легко доказать – откуда они появились на шприце.
В грядущем семьдесят четвертом году появится Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с наркоманией». Уголовный кодекс поменяют и ужесточат, правда, и сейчас уже тем, кто употребляет и сбывает приходится несладко. Год исправительно-трудовых работ, если суд назначит, или принудительное лечение, если «пациент наполовину мертв».
– Гребенщиков, я от тебя такого не ожидал! Ты позоришь лицо советского студента! – покачал головой Степанцов. – Ребята, подержите его, пока я вызову милицию.
Амбалы-дружинники нашли место для своих лопатообразных ладоней на плечах Гребенщикова. Тот даже присел под тяжестью их рук. Комсорг двинулся в сторону библиотеки, находящейся неподалёку.
– Это не моё!!! Это мне подкинули!!! – завопил Гребенщиков во всю мощь своих певческих лёгких. – Вы, сволочи!!! Это же ваше!!!
– Ох, сомневаюсь я, что песни «Аквариума» можно написать на трезвую голову, – укоризненно заметил я и кинул в спину уходящего Степанцева. – Товарищ комсорг, мы готовы дать честные показания по делу этого неудачливого певца.
– Миша! – к нам подскочила Тамара. – Что тут происходит?
К нам потянулись ещё другие студенты. Конечно же всем было интересно – что за шум и гам?
– Да вот, Тамара, Борис пытался на нас свои грехи переложить, – показал я на хмурого Гребенщикова.
– Это не моё! – проскулил Гребенщиков голосом подстреленного волка. – Не моё…
Жалко ли мне было его? Да вот ни хрена подобного. Он пытался подставить меня, а попался как в старой пословице в ту же яму, которую копал для другого.
Вскоре подъехала милиция. Всех опросили, записали данные, забрали Гребенщикова и уехали в ночь.
Когда его увели я повернулся к Тамаре:
– Ты иди в зал, а мы сейчас с Серёгой покурим и я тоже присоединюсь.
– Так ты же не куришь, – захлопала глазами Тамара.
– Ага. И не собираюсь. Вон Серёге надо, видишь, какой бледный? – я показал на чудом спасшегося барыгу.
Правда, «чудом» был я, и «чудо» вовсе не собиралось его так просто отпускать.
– Да? Только не стой там слишком долго, а то простынешь ещё, – по-матерински покачала головой Тамара.
– Есть не стоять слишком долго! – козырнул я дурашливо. – Буду стояние перемежать с лежанием и сидением!
Она улыбнулась в ответ и упорхнула в сторону танцпола. Я же повернулся к барыге:
– Идём. Бери свою куртку и на выход.
То ли он понял, что опасность присесть на годок миновала, то ли почувствовал во мне родственную душу, но в его движениях снова проснулась уснувшая было пружинность Челентано.
Ну что же, скоро придется эту самую пружинность вновь убирать. Нам выдали нашу верхнюю одежду. По последней моде я носил серое пальто ниже колен и с отложным воротником. Носил я его с поясом, чтобы подчеркнуть ширину своих мужественных плеч. Без пояса был похож на человека, зачем-то напялившего обрезок трубы от котельной…
Декабрьский ветер встретил нас радостным швырянием мелкого снега в лицо. Я подхватил барыгу под локоток и потащил его прочь от освещённого входа в университет.
– Идем-идём, а то не хватало, чтобы нас ещё и тут запалили, – говорил я, увлекая барыгу за угол, подальше от возможных глаз.
Мы остановились за черными воротами, где нас вряд ли кто смог разглядеть с освещённой улицы. Мрачные окна соседнего здания смотрели на нас неодобрительно, как будто мы тут собрались лишние желтые прорехи оставлять в снегу. Этих самых прорех тут скопилось немало. Похоже, что этот закуток облюбовали те, кто был не прочь остограмиться перед танцами. Набраться храбрости, как мой друг Андрюха.
Барыга тут же полез за пазуху со словами:
– Ох, я уж думал, что всё… кранты… Нет, меня бы отмазали, но всё-таки… Лихо же ты его, лихо! А ведь он меня к тебе послал, сказал, что ты интересуешься… Меня, кстати, Женька зовут, а то всё Серёга да Серёга.
Я выслушал сбивчивый монолог, а когда на свет показалась новая партия наркоты, то коротко ударил барыгу в левую скулу. Приземлился мордой точно в желтый снег.
Фу, конечно, но что же поделать – сам выбрал такую судьбу.
– Ты чего? Чего? – начал отплевываться барыга по имени Женька.
Плевки красными кляксами падали на снег, прожигали его слегка, чтобы потом замерзнуть лепестками роз. Я схватил барыгу за ворот и встряхнул как следует, чтобы тот на секунду потерял ориентацию в пространстве. После этого заехал открытой ладонью по уху. Голова мотнулась, в глазах поплыл туман. Вот теперь клиент готов меня выслушать.
– Я тебя сейчас тут завалю, мудила вафельный! – подпустил я металла в голос. – За всю твою наркоту и за всю грязь, что ты с собой таскаешь! Кабзда тебе пришла, Челентано хренов!
Металл в голосе и немного гипноза сделало своё дело. Сейчас я в глазах барыги представился вовсе не худощавым студентом, а каким-то уголовником, которому зарезать человека как высморкаться.
– Не надо! Не надо! Я всё отдам! Только не убивай! Не надо!
Ещё одна пощёчина прервала начинающуюся истерику. Встряхнул и снова уперся тяжелым взглядом в переносицу барыги:
– На кого работаешь? От кого товар получаешь?
– Я… я не могу сказать. Я… Я только недавно этим занимаюсь… У меня мама больная… На лекарства деньги нужны… – проныл-промямлил наркоторговец Женька.
Вот почему всегда начинают сразу маму вспоминать? Как толкали дурь, так маму не вспоминали – ни свою, ни чужую. А сколько матерей пролило слёз от потери детей из-за наркоты? Да Неву наполнить можно было этими слезами!
И теперь на жалость давит. Типа, не бейте, лучше обоссыте…
– Говори, сучонок, а то мама не дождется тебя сегодня! – рыкнул я и взмахнул рукой, как для удара.
Женька сжался, сразу ссохся, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. В его голове сейчас всё перемешалось. Так и нужно было, чтобы он боялся меня больше того, кто его отправил барыжить.
Тут только не перетянуть, а то сломается и вообще сознание потеряет. Но и спуска давать нельзя – сразу почует слабину.
Он что-то снова заныл неразборчиво, пришлось встряхнуть для острастки:
– Говори, ссссука! Завалю!
– Гога Рябой! – выпалил барыга. – Я у него беру. Деньги ему отдаю, а что сверху – себе оставляю. Он сам
