— Следующая война будет вестись уже с помощью реактивной авиации и реактивных двигателей. Если она, конечно, случится, — сказал Сталин, приглаживая ус. — Значит, вы все-таки говорите, что это возможно…
— Товарищ Сталин! — Поликарпов начал терять самообладание. — Я говорю, что возможно. Но я говорю и то, что последствия окажутся…
— Катастрофичными. Я помню.
— А у немцев ситуация будет еще хуже, у них нет таких механизмов концентрации и мобилизации, как у Советского Союза! У Социальной Республики все производственные цепочки, так или иначе, завязаны на незначительное количество специалистов сверхвысокой квалификации. В авиастроении у них вообще нет конвейерного производства в нашем понимании, у них отдельные группы строителей работают над самолетом во время всего производственного цикла. Это дает непревзойденное качество работы, но ставит жесточайшие ограничения на лимит выпуска.
— Я знаю, товарищ Рихтгофен исчерпывающе проинформировал меня о специфике немецкого авиапрома, — ответил Верховный, снова пристукнув трубкой по столу. — И сообщил, что в течение трех месяцев немцы обеспечат рост производства на двадцать процентов от текущего уровня. С учетом… 'высочайшего качества' — это очень много.
Поликарпов промолчал, он уставился в стол, поджав губы и скорбно нахмурившись. Молчал и Сталин, явно предлагая высказаться наркому.
— Я… — начал, наконец, Николай Николаевич и вновь умолк.
— Товарищ Поликарпов, вам нужен отдых, — неожиданно и очень твердо произнес Верховный, глядя на высокий, с широкими залысинами лоб собеседника, словно пытался проникнуть взором в самую глубину мыслей Поликарпова.
Тот вскинулся и посмотрел на вождя округлившимися глазами.
— Вы слишком много работали, — с тяжелой, безапелляционной непреклонностью продолжал Верховный. — Пора отдохнуть. Пусть вашу работу пока сделает… кто-то более энергичный.
Поликарпов еще больше поджал губы, так, что они сложились в тонкую нить. Нервным движением махнул рукой, но не стал протестовать, поняв, что решение окончательное.
— Кому сдать дела? — глухо спросил он.
— Зачем сдавать? Не надо сдавать, — сказал Сталин. — Вы останетесь на своей должности… Пока останетесь.
Это 'пока' упало между генсеком и наркомом, как могильный камень.
— Отдохните, сосредоточьтесь на реактивной тяге. А над вопросами текущего производства пусть пока поработает кто-нибудь из ваших заместителей. Скажем… Яковлев.
— Понимаю, — все так же глухо отозвался нарком. — Разрешите идти, товарищ Сталин?
— Идите.
Личный кинозал Ее Величества постепенно заполнялся людьми. Мартин тихо стоял в сторонке, пытаясь решить, что ему делать — продолжать ли ожидать или занять место, а если сесть, то где. Австралиец был не робкого десятка и редко терялся, но теперь… Зал оказался невелик — всего четыре ряда удобных кресел и почти все уже заняты. Притом, практически все присутствующие внушали почтение неслабым количеством регалий. В лицо летчик почти никого не знал, но, похоже, что здесь собрался цвет и ВВС, и Флота. Вдоль рядов сновали адъютанты и референты, разнося папки с документами. Впрочем, насколько мог судить Мартин, печатное слово мало интересовало присутствующих. Так же, как и неизвестный летчик из 'Арсенала'.
Черт с вами, решился он, пойду и займу первое попавшееся, и пусть потом какой-нибудь генерал от авиации попытается меня выгнать. 'Больше наглости, сынок!', кстати, вспомнилось любимое напутствие Босса.
Кресло оказалось очень удобным, ворс обивки шуршал солидно и ободрительно, спинка принимала форму тела. Сидевший рядом генерал-майор неодобрительно покосился на австралийца с нашивками флайт-капитана, но промолчал. Мартин прикрыл глаза и принял как можно более беззаботный вид. Пусть думают, что я особо секретный человек, решил он.
Легкая волна пробежала по присутствующим, в зал вошли три новых персоны. Все присутствующие дружно, как один человек, встали. Поднялся и Мартин, хотя и замешкавшись на мгновение. Королева легким движением руки приветствовала присутствующих, генералитет так же дружно склонил головы. Незнакомый с традициями Мартин опять чуть припозднился. Элизабет он, разумеется, знал, а Черчилля не распознал бы только слепой. Третьего австралиец вспомнил после секундного раздумья. Маршал авиации Даудинг, командующий истребительными силами Империи, 'Лошадиная физиономия', как в минуты раздражения называл его Ченнолт, был как обычно импозантен и благороден. Хотя и слегка бледен.
Троица прошествовала к первому ряду, где в центре оставался незанятый пятачок на четверых, но остановилась, немного не доходя. Премьер обратился к королеве, очень тихо, но активно жестикулируя, она что-то ответила, столь же негромко.
— Ваше Величество, я продолжаю настаивать на том, что вы совершаете ошибку, — очень тихо, но с некоторым напором говорил министр.
— Отнюдь, — коротко ответила Элизабет.
— Вы составите превратное представление о происшедшем. Сначала следует ознакомиться с протоколами и картами, изучить предысторию…
— Сэр Уинстон, понимаю ваше беспокойство. Но как сюзерен и королева я должна обратиться к народу и выразить свое отношение, сказать ободряющие слова. Для этого необходимо увидеть то, что видели уцелевшие, то, что передается из уст в уста в обход прессы и радио. Только так я смогу найти должные слова, чтобы разделить с ними скорбь и ободрить павших духом. Поэтому я посмотрю этот фильм.
Мартин не слышал ни слова, но видел, как после ровного и размеренного ответа Элизабет премьер буквально всплеснул руками, но сдержался, хотя и с огромным трудом. Доселе молчавший Даудинг начал искать кого-то взглядом среди сидящих. Нахмурился и что-то сказал адъютанту. Тот со сноровкой породистой борзой немедленно рысью двинулся по периметру зала, прочесывая его рентгеновским взором. А затем устремился к Мартину с целеустремленностью пикировщика, выходящего на цель.
— Вас ожидают.
Мартин растерялся и оглянулся, думая, что обращаются не к нему.
— Вас ожидают, — настойчиво повторил адъютант, — будьте любезны проследовать за мной.
И Мартин проследовал. Первая упорядоченная мысль — 'будет, о чем рассказать дома' немедленно умерла, задавленная осознанием ситуации — королева, премьер и маршал ожидают флайт-капитана. Поэтому он просто старался не споткнуться, сопровождаемый множеством недоуменных глаз.
На расстоянии вытянутой руки Элизабет совершенно не походила на свои плакатные изображения и официальные фотографии. Там обычно изображали суровую и выдержанную даму, холодно красивую и сдержанную. Живая Элизабет оказалась значительно моложе, но на лице у королевы не было ни следа естественной в таком возрасте беззаботности или радости. Такое выражение Мартину приходилось видеть у пилотов после третьего-четвертого вылета за день, когда усталость разбегается морщинками от уголков глаз, опускает уголки губ, превращая лицо в невыразительную трагическую маску. На мгновение ему показалось, что в глубине ее темных глаз плещется безмерное отчаяние.
