с Аль Пачино у него завязываются доверительные отношения. Тот ему верит, а этот чувствует себя просто ужасно. Дерьмом буквально.
И в конце концов Аль Пачино из-за него, из-за Деппа, погибает, пускает себе пулю в лоб, когда узнаёт, что он полицейский и всё это время стучал. Ну, то есть не стучал, конечно, а выполнял свой долг, прямые служебные обязанности… Мда… Я когда смотрел, думал, не дай, Боже, мне в такой ситуации оказаться… Короче…
Я часа полтора добираюсь до аптеки и всю дорогу твержу себе, что ни за что бы не принял эту помощь, если бы речь не шла о матери. А ещё говорю, что Любе ничего это не стоило. Подумаешь, подняла трубку и потратила несколько минут своего времени. Только мне самому становится противно от этих слов, и от самого себя. И даже Глеб Жеглов, который долбит мне пальцем в лоб и беспрестанно твердит, что вор должен сидеть в тюрьме, никак не помогает. Легко ему говорить с экрана. А как бы он сам поступил на моём месте?
Мама тоже целый день обзванивала аптеки, а потому месячный запас дефицитного лекарства, появившийся как из шляпы волшебника, вызывает у неё недоумение.
– Ты где взял?
– Представляешь, у нас там на Южном, рядом с работой просто зашёл в аптеку и спросил нет ли у них случайно «Метгалва». И на наше счастье оказался. Я у них весь забрал.
– Не может быть, я же все аптеки обзвонила сегодня.
– Ну вот, по телефону не сказали, а лично не смогли трудящемуся отказать.
– Уму не постижимо. Ну Егор, ну молодец, ну спасибо!
Мама меня горячо обнимает и целует в макушку, пригнув мою голову.
– А деньги? – спрашивает она. – Оно же наверное дорогущее?
– Ай, – беспечно машу я рукой. – Мне сегодня получку выдали как раз. Так что всё сошлось.
– Какой ты большой стал, уже матери-старушке на лекарства зарабатываешь. Скажи, сколько заплатил, я отдам деньги.
Я великодушно отказываюсь и отец одобрительно кивает, мол молодец сын, так держать. Но вот только молодцом я себя не чувствую.
– Тебе Юрий Платонович звонил, – сообщает мама. – Просил перезвонить. Только поешь сначала.
Сначала я, всё-таки, решаю позвонить Большаку. Он спрашивает, как у меня дела, а потом просит подскочить к нему, если мне не трудно, разумеется. Мне нетрудно. Я быстро ужинаю и еду к нему на пустом троллейбусе.
Дома у Платоныча витает уютный аромат свежесваренного кофе.
– Ну как ты? – спрашивает он, когда мы проходим в комнату.
Я рассказываю про маму и про лекарство.
– Сочувствую, – говорит он. – И теперь что, это лекарство всю жизнь принимать?
– Видимо да, – отвечаю я. – Сначала посмотрят, как оно пойдёт, что там с сахаром, ещё, наверное, какие-то анализы надо будет сдавать. Потом, возможно другое подберут.
Он кивает и на небольшое время погружается в размышления.
– Ну а как у тебя вчера прошло дело? – спрашивает он, выходя из задумчивости.
– Да нормально, – пожимаю я плечами. – Всё хорошо.
– Хорошо? – переспрашивает Большак, чуть прищурившись, и как-то чересчур внимательно рассматривает меня.
Я снова пожимаю плечами и засовываю руки в карманы брюк.
– Хорошо, Юрий Платонович. Дело-то нехитрое. Приехал, отдал, уехал.
– Ну да, ну да, – соглашается он, продолжая разглядывать моё лицо. – Ну что же, молодец. Ладно, ты посиди минутку, я кофе принесу. Выпьешь со мной кофе?
– Конечно выпью, спасибо, – соглашаюсь я.
Я сажусь на диван и беру в руки фотоальбом, лежащий рядом на подлокотнике. Он довольно увесистый. Я провожу пальцами по тиснёной коленкоровой обложке с затейливым узором. Основательный. Сейчас таких не делают. Собственно, сейчас и фотографии смотрят на телефоне. Правда, не совсем сейчас…
Я открываю альбом и перелистываю тонкую белую кальку. За ней открывается первая фотография. Чёрно-белый вертикальный снимок тринадцать на восемнадцать. Сделан в фотоателье. На фото молодой человек в костюме. Он запечатлён в полный рост. Кого-то он мне напоминает. Нет, не Большака… Он… Он очень сильно похож… на Егора Брагина.
– Кто это? – спрашиваю я, когда Большак входит в комнату?
– А, это… – говорит он, ставя передо мной чашку кофе.
– Извините, что без спроса, но альбом здесь лежал, на диване.
– Да, ничего-ничего. Это Николай. Мой сын…
– У вас есть сын? – удивляюсь я. – Вы о нём никогда не говорили.
– Да, – соглашается он, – не говорил.
– А почему мы с ним так похожи? Вы видите это сходство?
– Вижу, конечно, я же не слепой. Сходство есть. Но ты не мой отпрыск и мы даже не родственники. Причуды природы, не знаю. Полистай страницы. Там есть и другие Колины карточки. На них вы совершенно разные, а на этой, будто родные братья. Я часто на неё смотрю.
– Наверное, стоило бы всё-таки сделать нам с вами генетическую экспертизу, вдруг окажется, что мы имеем родство.
– Не знаю, что это за экспертиза, но я не против, – усмехается он. – Делай, если хочешь.
– А можно нам встретиться с Николаем? – спрашиваю я. – Было бы интересно сравнить нас воочию, так сказать.
Он грустно качает головой:
– Это невозможно. Он умер два года назад.
Я осекаюсь, и едва не сорвавшаяся шутка застывает на моих губах.
– Простите.
– Да ничего... Ничего с этим не поделать. У каждого своя судьба. Кто-то живёт до глубокой старости, а кто-то уходит, едва начав жить. С этим можно только смириться. Все мы, по большому счёту, приходим на землю лишь на миг. Промелькнёт… и всё. Шансов что-то исправить уже не будет.
Я покашливаю. Некоторым подобные шансы всё же выпадают. Только эти некоторые пока не знают, что можно исправить и как…
– Что произошло? Как он умер?
– В аварию попал. Он мотогонками занимался. Вот и...
– Сочувствую вашему горю, – говорю я.
Мы некоторое время молчим.
– Ладно, – наконец говорит Юрий Платонович и забирает из моих рук альбом. – Расскажи, как у тебя с твоими букмекерами дела?
– Да пока не знаю. Отвёл туда Каху с его дружком. Альберт не звонил? Не жаловался?
– Нет, а должен был?
– Дружок Каховского
