Разговаривать больше было не о чем, я пошла дальше, а маленький мужик с тоской смотрел вслед, и от его горячих мыслей мне стало душно.
Неужели у людей нет других забот, чем мечтать только об этом, рассердилась я. Но, стараясь быть честной перед самой собой, подумала, что и меня заботит, как я выгляжу, и сколько мужчин смотрит на меня с вожделением. Конечно, этот Евстигней не был мне нужен ни в коем разе, но его бешеное желание подарило мне сказочный сон и, похоже, спасло жизнь. Он сто раз мог убить меня во сне, но вместо того стоял полночи на лестнице и просто на меня смотрел. А это, как ни крути, лучше, чем удар ножом в сердце.
Не претерпев по дороге в дом никакого ущерба, я вернулась в наши покои. Сидеть, одной запершись в комнатах было скучно. Читать мне не хотелось, занять себя было нечем, и я бездумно сидела возле окна, словно, ожидая новых неприятностей. На мое счастье ничего ни хорошего, ни плохого пока не происходило. В доме было тихо, даже ребятишки, обычно толпами бегающие по двору, попрятались по укромным углам, старались не попадаться на глаза хмурым, похмельным родителям.
Костюков обещал, что Алеша вернется только к полуночи. Я попыталась настроиться на мысли мужа, но у меня ничего не получалось. Не знаю, он ли был слишком далеко, или мои тяжелые думы мешали услышать другого человека. Чем «умнее» я становилась, тем сложнее оказывалась жизнь. Раньше, пока я была крестьянской или дворовой девочкой, все в ней было понятно просто. Многие дни сливались в один, и всегда можно было знать, что будет завтра.
Конечно, иногда случались запоминающиеся события, такие как престольные праздники, пожары, свадьбы, похороны. О них помнили долго, обсуждали каждую мелочь. Теперь у меня, не то, что год, каждый новый день вмещал в себя столько всяких происшествий, что разобраться в них, я не успевала. В жизнь входили новые люди, очень разные и часто непонятные. Я путалась в их оценках. Красивый, ласковый помещик оказывался полусумасшедшим маньяком, а страшный, замученный неволей узник, другом и помощником.
Я сидела, думала и никак не могла для себя решить, какая жизнь мне больше нравится, прежняя или нынешняя. В этой жизни у меня появилась любовь, но совсем рядом с ней, оказывается, ходит смерть. Теперь я могла хорошо одеваться, сладко есть, ничего не делать. Зато часто не могла придумать, чем себя занять и от безделья, впадала в тоску, о которой раньше не имела даже представления.
Мои скорбные размышления прервала Марья Ивановна. Я впервые за два дня увидела ее одетой и поразилась, как сильно она похудела и побледнела. Она смущалась, боялась поднять на меня глаза, и передала просьбу Ильи Ефимовича, срочно к нему прийти.
— Хорошо, — сказала я, — сейчас же и пойду.
— Погоди, Алевтинушка, — остановила она меня, — мне тоже нужно с тобой поговорить.
Я и так знала, что ее точит, но не стала этого показывать и пригласила сесть. Бедная девушка опустилась на скамью, и свела коленки, так что юбка плотно обтянула ноги и спросила:
— Ты очень меня осуждаешь?
— Нет, зачем мне тебя осуждать. Каждый человек волен поступать так, как ему подсказывает сердце и совесть.
— Но ведь то, что я делаю грех…
— Не знаю, я ведь не священник, — схитрила я. — Ты и раньше это делала с Трегубовым, так в чем разница?
Маша задумалась, долго искала правильный ответ и, сказала, осуждающе качая головой:
— Такое нельзя сравнивать. Раньше я это делала по принуждению, от обмана и за кусок хлеба, а теперь ради удовольствия. С Василием Ивановичем и Вошиным это было как епитимья, а с Ильей Ефимовичем, я сама хочу быть, и мне это очень нравится. Как ты думаешь, мне теперь за это гореть в аду?
Честно говоря, мне стало приятно, что дворянская девушка, спрашивает такой совет у меня, простой крестьянки.
— Так ты была и с Вошиным? — удивленно, спросила я, прежде чем сказать, что я думаю о грехе и любви.
— Да, — просто ответила Маша, — они раньше всегда были вместе, и с девушками и друг с другом.
— Как это друг с другом? — не поняла я.
— Ну, так же, как с нами. Ты разве о таком не знаешь?
— А, а как такое может быть? — испугалась я. — Они же, у них же…
— Если хочешь, я тебе расскажу, — предложила она, но я уже прочитала ее мысли, все поняла и отрицательно покачала головой.
— Не нужно, я теперь и сама вспомнила, мне уже говорили. Только мне все это кажется странным. Если господь создал мужчину и женщину, значит, они должны любить друг друга, а не себе подобных.
— Не знаю, — развела руками Маша, — наверное, мы, девушки им надоедали и они хотели чего-нибудь нового. Так что ты думаешь о моем грехе?
— Какой еще, грех, — рассеяно, ответила я, все еще не в силах понять, зачем мужчинам любить друг друга, когда в мире достаточно женщин, которые для этого лучше приспособлены, — Бог не злой, а добрый и счастливых людей в ад не отправляет.
— Какая ты, Алевтинушка, умная! — благодарно сказала Маша, наконец, поднимая на меня глаза. — Я бы так хорошо, отродясь, не придумала!
— Да, ладно, — скромно ответила я, впервые в жизни услышав, что меня кто-то считает умной, — иди, отдыхай, а я схожу к твоему Костюкову.
Илья Ефимович, не лежал как обычно под тулупом, а сидел за колченогим столиком, разглядывая какие-то косточки.
Я решила, что он только что поужинал, и пожелала ему приятного аппетита. Он удивленно на меня посмотрел, снисходительно, усмехнулся, собрал кости в кулак, что-то над ним пошептал и широко растопырив пальцы, бросил снова на стол.
— Я не ем, а гадаю — без околичностей, сказал он, опять переходя со мной на ты. — Готовься, скоро тебя ждет дальняя дорога.
— Значит, нам нужно отсюда уезжать? — спросила я, порадовавшись, что теперь будет причина уговорить Алешу вернуться в город.
— Не вам, а тебе одной, об Алексее Григорьевиче я ничего не знаю. Ему я гадать не могу.
— Но как же так, мы ведь вместе! — испугалась я. — Как же мне без него?!
— Этого я не знаю. Говорю только что вижу, а вижу я, что впереди у тебя дальняя дорога и казенный дом. Можешь сама посмотреть, — добавил он, указывая на стол.
Я посмотрела, но ничего кроме костей не увидела и спросила:
— Почему казенный? Что я такого сделала, что меня посадят в острог? Может из-за Трегубова, или за то, что я ночью в рыжего выстрелила?
Костюков отрицательно, покачал головой:.
— Не думаю, с вами обоими вообще все непонятно. На мужа твоего ни карта, ни кость не ложатся, а тебя такая судьба ждет, что я сам себе не верю!
— Что за судьба? — испугалась я. — Неужто помру?
— Нет, не умрешь. Жизнь тебе предстоит такая длинная, что ей конца не видно. Только почему-то я не пойму, какая. Я даже не разберу, кто ты есть на самом деле. Ты, правда, из деревни?
