Денежный переулок, что идет от Арбата параллельно Садовому кольцу в сторону Пречистенки, в обычное время тих и малолюден. Обширный претенциозный особняк, построенный в начале века, который выделили в Москве германскому посольству, принадлежал до революции сахарозаводчику Бергу. Берг скончался, и вдова с многочисленными детьми, которую, разумеется, выселили, была искренне рада, что ее особняк попадет в хорошие руки: немецкое посольство для сохранения дома и оставшейся в нем мебели, гобеленов и ковров было спасением, «Наш дворец, — записал в дневнике советник посольства барон фон Ботмер, — вполне заслуживающий такого названия, кроме нескольких залов и многочисленных помещений для прислуги, насчитывает еще не менее 30 комнат».
Денежный переулок был пуст, серый бастион особняка скрывался в тени, отделенный от тротуара высокой железной оградой. Но сама проезжая часть, как и небольшие дома на другой стороне, были ослепительно освещены июльским солнцем.
Длинный автомобиль с опущенным верхом затормозил перед подъездом посольства, возле которого таился в тени почти невидный с переулка милиционер. Яша Блюмкин посмотрел на золотые наручные часы, трофей одесских времен.
— Два с четвертью, — сообщил он почему-то Коле.
Коля кивнул.
Коля не чувствовал страха, хотя должен был понимать, что ему осталось жить на свете несколько минут. Его состояние было скорее тупым, как у гимназиста на экзамене, когда вытащен необоримый билет, вот-вот учитель позовет к доске, а ты смотришь в окно и думаешь, улетит сейчас воробей или замрет на ветке.
Он последовал за Блюмкиным в подъезд, мимо сонного милиционера в вестибюль, в котором было жарко, потому что солнце било через стеклянный потолок. На стульях в ряд, спинами к стене, сидели немногочисленные посетители. Или просители.
Скучный немец в сером костюме со старомодным моноклем на цепочке спросил господ товарищей, зачем они пожаловали в неурочное время, как раз недавно начался обеденный перерыв. Глаза у немца были подозрительные, визитеры ему не понравились.
Смуглый, массивный черноволосый тип в кожаной, несмотря на жару, куртке сказал:
— Нам надо видеть посла фон Мирбаха по срочному государственному делу.
— По окончании обеда к вам выйдет сотрудник посольства.
Скучный немец навострился уйти из вестибюля, сделав на прощание широкий жест лапкой: ждите-с!
Но от Блюмкина так просто не уйдешь.
Чекист в три шага догнал Немца, схватил его за локоть и рванул к себе.
Когда тот невольно развернулся, Блюмкин брызнул ему в лицо слюной:
— Мы ждать не будем. Если ты не вытащишь своего посла, мы все это посольство к чертовой матери разнесем. Видишь, машина под окнами стоит? Так я же Чрезвычайный комиссар Советской России! Я имею право всех перестрелять без суда и следствия.
Блюмкин продолжал нести грозную чепуху, распаляя в первую очередь самого себя.
Немец повернулся в дверях и резко произнес:
— Прошу ожидать!
Блюмкин почему-то не посмел шагнуть за ним в следующую комнату — обшитую малиновыми шпалерами.
Больше воевать было не с кем.
Коля стоял с портфелем в руке. Портфель казался очень тяжелым, он оттягивал руку, хотя в нем, помимо ненужных бумаг, лежал лишь наган и граната-лимонка.
— Ну, я им покажу! — сказал Блюмкин и уселся на стул для посетителей.
Коля остался стоять.
— Ну ты чего маячишь! — рассердился па него Блюмкин.
За полчаса, которые пришлось просидеть в вестибюле, они не сказали друг другу ни слова.
От жары и наведенной ею сонливости Коля потерял смысл действия. Хотел, чтобы все поскорее кончилось и его не задело. Смущал только вчерашний разговор с Феликсом Эдмундовичем. Тот не называл имен, времени и места действия, но напутствия были понятны и без этого.
— Яшу надо будет подстраховать, — говорил Председатель. — Во-первых, он может в неожиданный момент потерять рассудок или впасть в припадок ярости. А мы, чекисты, должны всегда сохранять холодной голову.
Он откашлялся и исправил поучение:
— Сохранять холодной голову и главное — холодное сердце! Нет ничего опаснее горячего сердца. Назовем это ложной романтикой.
Дзержинский допил стакан чая с лимоном, которого не стал предлагать подчиненному.
— Но главное, учтите, Андреев, что Яков Григорьевич патологически плохо стреляет.
Он единственный наш сотрудник, который может десять раз из десяти промазать мимо паровоза. Но стрелять должен он. Это его работа. Мне сейчас не отыскать другого известного левого эсера, который согласится на акт и сможет его исполнить. Но когда он промахнется, стрелять будете вы. Для надежности вы бросите бомбу.
Ошибки быть не должно. Иначе последнюю пулю — себе в голову.
Дзержинский не улыбался.
Будто хотел сказать — живым я тебя обратно не жду.
Но на прощание по-товарищески пожал Коле руку.
И закончил речь мирно:
— Вы — наш партийный контроль в этой операции. Левые эсеры должны совершить это преступление. Постарайтесь уж, голубчик, чтобы оно свершилось.
Коля проснулся, когда в вестибюль вошли два немца. Один — давешний, второй — склонный к полноте, с добрым, даже веселым красным лицом и губами, лоснящимися после только что завершенного обеда.
Коля перехватил в руку портфель, который почивал у него на коленях, Блюмкин уже вскочил, как провинившийся гимназист.
Круглолицый коротко поклонился, изобразил добрую улыбку и прёдставился:
— Советник посольства доктор Рицлер.
— Лейтенант Миллер, — произнес второй.
— Чем мы можем служить вашему ведомству?
— Мы приехали говорись с послом Германии графом фон Мирбахом, — сказал Блюмкин.
— Посол занят, Я как советник уполномочен вести любые переговоры.
— Речь идет о его племяннике, — настаивал Блюмкин.
Он протянул Рицлеру письмо.
Тот прочел его быстро, видно, русский изучал как следует.
Затем сделал жест в сторону красной гостиной.
Блюмкин колебался. Отказаться от беседы с советником и уехать, не выполнив приказа?
Затем медленно, откинув шевелюру, как театральный трагик, он двинулся вперед.
В красной гостиной стоял длинный стол. Немцы уселись по одну сторону, Коля с Блюмкиным — напротив.
Коля сразу посмотрел на окна. Окна были открыты. Значит, это не мышеловка, Убежать можно. За окном виднелись домики на той стороне переулка.
— Что же вы можете сообщить нам нового о Роберте Мирбахе? — спросил Рицлер. По этим словам нетрудно было догадаться, что какие-то переговоры об австрийском военнопленном он уже вел.
