Он навалился на двухколесную платформу. Выкатил, раздвигая ветви. Чуть повернул – так, чтобы ближайший мотоцикл попал в пространство меж первым и последним стволом тотеноргела.
Сейчас!
Бурцев щелкнул зажигалкой. Запалил огонь.
Наверное, шевеление и пыхнувшее в густой зелени пламя все же заметили. Из «Цундаппа», на который смотрела многостволка, дали очередь. Пули расщепили защитную павезу, засвистели над головой, сбивая листья.
И Бурцев тоже…
Дал свою очередь.
Сыграл на органе смерти. От всей души сыграл.
Тотеноргел – не «Бешеная Грета». Здесь запальных отверстий – целая дюжина.
Бурцев с маху мазанул горящим факелом по всем. Посильнее придавливая плюющееся, брызгающееся, капающее пламя.
Пух-пух-пух-пух-пух-пух-пух-пух-пух-пух-пух-пух…
Тотеноргел сыграл двенадцать смертельных нот. Не так громко, как «Бешеная Грета», не так споро, как «MG-42». Но все же достаточно эффективно.
Жахнули все двенадцать стволов. Немного растянутым залпом. Но что-то попало.
Водителя повалило на руль, сидевшего сзади автоматчика свалило. Пулеметчика в коляске бросило на спинку сиденья. И…
Видимо, рука рулевого все же судорожно дернулась на ручке газа. В последний раз. И…
Взвыл, захлебываясь, мотор. Тяжелый мотоцикл, изрешеченный картечью, потерявший управление «Цундапп», прыгнул, вломился в телеги, перегораживавшие тракт. Опрокинул одну повозку, сдвинул другую. Полетел, кувыркаясь, сам. Завалился на бок. Замер искореженной грудой металла. Уже по ту сторону баррикады замер.
Колеса еще вертелись, двигатель еще кашлял. Разбросанный экипаж лежал неподвижно.
Зато брешь, проломленная трехколесным тараном, открывала путь к спасению.
Второй «Цундапп» заложил крутой вираж. Подпрыгнул на одном трупе, на втором. Понесся к спасительному пролому.
Немцы решили выходить из боя. Прорываться. Вырываться. Надеясь на пулемет и скорость. И ничего уже поделать нельзя! Бурцев с тоской глянул на дымящиеся стволы органа смерти. Одноразового тевтонского пулемета.
Ничего? Нельзя?
Краем глаза он увидел, как над кустами – у разбитой баррикады – поднялись двое. С луками. Бурангул и дядька Адам. Две стрелы мелькнуло в воздухе. Мотоциклист-водитель в круглых защитных очках пригнулся. Низко – к самому рулю. Пассажир, сидевший сзади, – не успел. Первая стрела вошла ему под кадык. Оперение второй затрепетало в груди пулеметчика.
Водитель поддал газу, пролетел мимо лучников. И вот в этот-то момент в узком проеме между раздвинутыми повозками – прямо на пути ревущего «Цундаппа» – встал…
Один жмудин был еще жив. Еще…
– Куда, Скирв! – не сдержался Бурцев.
Жмудинский вожак – последний из некогда большого рода – не слушал, не слышал. Скирв упер рогатину тупым концом в землю. Острие направил на приближающийся мотоцикл. Крепко вцепился в толстое древко. Заорал – страшно, громко. Так и стоял: орал и ждал. Загораживая своим массивным телом брешь в баррикаде.
Наверное, Скирв делал сейчас то, что привык делать на медвежьей охоте в своих жмудинских лесах. Когда идешь с рогатиной один на один против косолапого. Да только разгоняющийся мотоцикл – это не медведь. Тяжелый «Цундапп» на рогатину не поднять.
Эсэсовец за рулем тоже так считал. И смело бросил машину на одинокого человека в звериной шкуре. В последний момент подался чуть в сторону, чтобы не напороться на широкий заточенный наконечник. Сам – уклонился, но коляска с разгону все же налетела на острие.
Крепкое толстое древко с треском переломилось. Охотник кубарем покатился в сторону. Пробитая коляска подскочила. Резко – водитель не успел выровнять мотоцикл, не смог отвернуть от торчавшей слева тележной оглобли.
«Цундапп» слетел с тракта, с хрустом и звоном впечатался в дерево.
Переднее колесо выскочило из вилки. Эсэсовец вывалился с сиденья. И лежал без движения, неестественно вывернув шею.
В сторонке слабо постанывал сбитый жмудин.
На этом все кончилось.
…Раненых немцев – таких было немного и все – тяжелые – дружинники добили, не дожидаясь воеводы, – еще прежде, чем Бурцев покинул разбитую баррикаду. Добили быстро и деловито. Не утруждая себя лишними хлопотами. Не доставляя обреченным лишних мучений.
Шустро, в общем, ребята справились. Только никто одержанной победе не радовался. Тяжко она далась. От «цундапповских» пулеметов пал весь жмудинский отряд. Скирв харкал кровью – видимо, бедняге отбило все потроха. Многих задело шальной пулей или стрелой. По счастью, серьезных ранений не было, но Аделаиде и Ядвиге все же пришлось изрядно потрудиться, перевязывая кровоточащие раны.
Однако все ведь могло сложиться хуже. Могло… Гораздо… Только это сейчас и утешало.
Возле разбитого немецкого БТРа горячо спорили Бурангул с Вальтером. Татарин и швейцарец яростно жестикулировали, указывая то на длинные стрелы, выпущенные из лука, то на арбалетные болты. Между спорщиками стоял Дмитрий, знавший и татарский, и немецкий. Толмачом стоял – переводил. А может, и судьей тоже. Похоже, новгородцу и самому было интересно.
– Об чем спор? – поинтересовался Бурцев.
– Выясняют, что лучше – лук или самострел, – откликнулся Дмитрий.
– Там, где можно разместить десяток лучников, встанут от силы пять арбалетчиков, – доказывал Бурангул.
– Зато у арбалета тетиву не надо все время держать натянутой, – выдвигал свой аргумент Телль, – рука не устанет и в нужный момент не дрогнет.
– Лук в тренированной руке быстрее бьет. Даже самострел Сыма Цзяна ему уступает в скорости.
– Зато арбалет пустит стрелу дальше и сильнее.
– Ну, это еще как посмотреть. Ты не видел настоящего степного лука.
– И не желаю. Мне достаточно арбалета. Известно ли тебе, какие чудеса меткости показывал на состязаниях мой отец?
– А ты знаешь, как мой отец бил птиц влет, да на полном скаку?!
– Ну, хватит, хватит! – Бурцев решил вмешаться.
Этак дело и до дуэли дойдет. К барьеру, блин, выйдут татарин и швейцарец с луком и арбалетом. Или начнут, чего доброго, яблоки друг у дружки с голов сбивать. Расстояние увеличивая. До первого промаха.
– И луки, и арбалеты – вещь хорошая, коли умеешь с ними обращаться. Но сейчас вокруг оружие получше лежит. Так что давайте-ка не языком трепать, а собирать немецкие громометы. Вот сюда прямо все и складывайте, под этой… колдовской колесницей.
Бурцев обошел смятую легкобронированную «колесницу». Осмотрел раскуроченный каменной глыбой передок, заглянул в раздавленную кабину. Эх, не поедет больше машинка. А жаль! «Опель»-то их тоже свое отъездил. Таранная сшибка с конным рыцарем, копье в движке, спущенные колеса… м-да… И тягач «Фамо» выведен из строя чудовищной отдачей «Бешеной Греты». Помяло основательно вездеходик на артпозиции. Даже мотоцикла целого ни одного не осталось.
